«Красота» в античной философии Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

«КРАСОТА» В АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ

Нагорнова Е.Е.

Тайна красоты тревожит человечество на протяжении веков. Множество суждений о ней было высказано в истории.

Древнейшие цивилизации оставили памятники, в которых запечатлены философские и эстетические воззрения древних народов. Шумерская цивилизация — одна из древнейших. Уже в 25 веке до н.э. она знала письменность. В одном из текстов — «Лето и зима, или Энлиль выбирает бога

— покровителя земледельцев» — зафиксирован первый в истории человечества спор по поводу поныне актуальной проблемы: каково взаимоотношение прекрасного с полезным. Энлиль (бог ым.Энлиль (бог оздать на земле изобилие и сотворил двух братьев:Эмеша (лето) и Энтена(зиму). Братья спорят, кто из них прекраснее. Рассудил их спор Энлиль, сочтя прекраснейшим самого полезного:

Воды, приносящие жизнь всем странам, поручены Энтену,

Земледельцу богов, который производит все.

Эмеш, сын мой, как же ты можешь сравнивать себя с твоим братом Энтеном!

Выраженная здесь эстетическая концепция предвосхищает сократовскую идею: наиболее полезное — самое красивое.

Отождествляется утилитарное и эстетическое и в древней шумерской поэме «Инанна выбирает мужа», повествующей о том, как бог солнца Уту уговаривает свою сестру Инанну выйти замуж за бога пастухов Думузи. Инаннасклонна предпочесть бога земледельцев бога Энкимду. «Земледелец? Чем же он лучше меня?» — спрашивает бог пастухов Думузи и доказывает, что поскольку он дает людям сыр, сливки, кожу, шерсть, то есть кормит, одевает и обувает, то он полезнее бога земледелия, дающего только хлеб и бобы.

Инанна останавливает свой выбор на боге пастухов, который в большей мере обеспечивает людей всем необходимым. Первостепенная значимость скотоводства в шумерской экономике, его особая полезность определяют в данном тексте большую красоту бога пастухов и соответственно его большее право войти в семью бога солнца.

У древних египтян в литературных произведениях, в гимнах богам, жизнеописаниях фараонову заключено много глубоких теоретических идей о природе искусства и об эстетических свойствах действительности. Так, в древнеегипетском папирусе времен Среднего царства воспевается красота Нила. В этом гимне красота характеризуется как творение жизни, как источник ее продолжения и созидания ее благ. Древние египтяне полагали, что красота есть жизнь. Так, в гимне, воспевающем бога Атона, говорится:

Ты подаешь жизнь сердцам своею

Красотою, которая и есть жизнь.

У древних народов отношение к миру сохраняло свою целостность, а эстетический интерес еще не вычленялся в самостоятельную сферу и не полностью отделился от практического, поэтому любое их отношение к миру было эстетическим.

У первых натурфилософов в единстве выступают эстетическое и космологическое: прекрасное — это вселенская гармония, красота мироздания (слово «космос» означает одновременно: мироздание, мир, украшение, наряд, красота, порядок, гармония; не случайно оно имеет единый корень со словом «косметика»).

Красота гармонична. Гармония выступает там, где есть неравенство, единство многообразного. Равное и непротиворечивое в гармонии не нуждается. Там же, где противоположности находятся в «соразмерной смеси», там благо человека. Музыкальная гармония — частный случай гармонии мировой, её звуковое выражение. Красота выступает как мера гармоничности. Истинности бытия. Созвучности космосу. Пифагорейцы развивали учение о «гармонии сфер»: планеты окружены воздухом и прикреплены к прозрачным сферам. Интервалы между сферами соотносятся между собой, как интервалы тонов октавы. Планеты движутся, издавая звуки, и высота звука зависит от их движения. Однако наше ухо не способно уловить мировую гармонию сфер.

Для Г ераклита гармония не статичное равновесие, как для пифагорейцев, а движущиеся, динамическое состояние. Самым сильным и центральным образом у Гераклита является огонь. С пламенем, пожирающим существующие, превращающие его в пепел, чтобы снова было возможно рождение, за которым последует смерть, сравнивает Гераклит судьбы всего существующего. Красота жизни есть красота борьбы, вечного умирания и вечного восстановления, возрождения из пепла во все новых формах. Красота — извечная природа огня, из противоречия сплетенного, в будущие устремленного. Противоречие — созидатель гармонии и условие существования прекрасного: расходящиеся сходится, прекраснейшее с согласия лиры происходит из противоположности. Два конца натянутого лука и лиры в своем расходящемся стремлении производят согласное действие. В единстве борющихся противоположностей Гераклит видит структуру прекрасного. Образ лука теоретически моделировал идеалистическую структуру гармонии и обладал высокой степенью исторической точности: лук — предшественник и прародитель музыкального звука; к нему восходят своим происхождением все струнные инструменты.

Гераклит впервые в истории эстетики поставил вопрос о характере восприятия прекрасного: оно постигается не с помощью вычислений или отвлеченного мышления, а лишь путем созерцания. Как можно исчислить и изменить бесконечно меняющийся огонь? Для постижении сути огня-

красоты, по Гераклиту, необходим искусный инструмент: огнеподобность мышления его диалектичность. Постижение природы красоты, по Гераклиту, равнозначно раскрытию противоречий сущности жизни, рождение и умирание, борьбы и единств.

Учение другого древнегреческого материалиста, Эмпедокла, также присуще единство космогонии и эстетики. Философ полагал, что мир состоит из четырех первоэлементов: огня, воздуха, воды и земли. Их соединяет любовь, которая рождает гармонию и красоту, и разъединяет вражда, вызывающая хаос и безобразное. Натурфилософия Эмпедокла присуща идеи эволюционизма. Начальный период развития живой природы, по Эмпедоклу,

— это эпоха одночленных разрозненных органов: блуждали руки лишенные плеч, двигались глаза лишенные лба, и т.д. Затем, эти органы стали случайно и хаотично соединятся. Наступила эпоха чудовищ — цельных существ, не имевших, однако, гармонии в соединении органов. Лишь в современную эпоху возникли животные и люди, целесообразно и гармонично организованны. Эволюция живого для Эмпедокла есть эстетическое совершение мира, процесс становления его красоты.

Атомист Демокрит, выдвинул категорию мира и развил гедонистическую концепцию т.е. жить нужно наслаждаясь, причем наслаждаться только прекрасным, и только в меру. «Не следует стремиться ко всякому наслаждению, но только к такому, которое связанно с прекрасным». «Тому, кто переступает правильную меру, самое приятное может стать самым неприятным».

Платон в диалогах дает многосторонний и глубокий анализ красоты. Так, в диалоге «Гиппий Большой» он ищет ответ не на вопрос «что прекрасное?», а на вопрос «что есть прекрасное?», пытаясь охарактеризовать самую сущность красоты. Платон сталкивает в своем произведении двух персонажей: Гиппия и Сократа. Последний старается подвести своего собеседника к правильному решению.

Сократ спрашивает: «Что есть прекрасное?» Гиппий отвечает

«Прекрасное девушка, несомненно, есть что-то прекрасное». Этот ответ указывает на исходный момент в истории прекрасного признание его конкретности. Однако прекрасное не только конкретно, единично, но и присуще ряду явлений: Сократ поддерживает это, возражая Гиппию: «…а прекрасная кобылица,.. .а прекрасная лира,…а прекрасный горшок разве не есть что-то прекрасное?» он подводит собеседника к выводу что прекрасное есть общее, проявляющееся через единичное, конкретность, обладающая всеобщностью. Гиппию кажется не удачным ставить в один ценностный ряд прекрасную женщину и горшок. Сократ же, обращая внимание на относительность прекрасного для определения степени красоты вещи важно сопоставить ее с другими, — вспоминает изречение Гераклита: «Из обезьян прекраснейшая безобразна, если сравнивать ее с человеческим родом..Из

людей мудрейший по сравнению с богом покажется обезьяной — и по мудрости, и по красоте, и по всему остальному»

Пытаясь отыскать абсолютно прекрасное, Гиппий предполагает, что это золото, однако, Сократ обращает внимание на то, что Фидий сделал прекрасную скульптуру Афины не из золота, а из слоновой кости. Более того, в сочетании с глиняным горшком прекрасна фиговая ложка, а золотая безобразна. Тогда может быть красота — это обыденное, нормальное, обще принятое, веками сложившиеся и освященная традициями течение жизни? «.Я утверждаю, — говорит Гиппий, — что всегда и везде прекраснее всего для каждого мужа быть богатым, здоровым, пользоваться подсчетом у эллинов и, достигнув старости устроив своим родителям, когда они умрут прекрасные похороны, быть прекрасно и пышно погребенным своими детьми». Однако Сократ замечает, что здесь не схватывается исключительная: ведь на героев, рожденными бессмертными богами, и на самих богов это определение не распространимо, а им нельзя отказать в красоте.

Наконец, спорящий подходит к такому определению, красота -уместное, подходящее, пригодное. Но Сократ напоминает, что существует явление, весьма пригодное для совершение зла; они далеки от прекрасного. Тогда не есть ли красота то что пригодно к совершению добра, т.е. полезное? Это предположение, вводящее в определение прекрасного утилитарное начало, также отвергается: определение красивого, будто оно есть

полезное. Вовсе не есть самое красивое определение». Возникает новый, сенсуалистическо-гедонистический подход к красивому, который рассматривается как источник удовольствия: «.красивое — это приятное благодаря слуху и зрению», а «приятное, связанное со всеми остальными ощущениями, получаемыми от пищи, питья, любовных утех и так далее» выносится за пределы прекрасного. Далее Платон разделяет физически и духовно красивое; в уста Сократа вкладываются не решенные резона вопросы: а прекрасные действия и законы? Разве они бывают нам приятные через слух и зрение?

Затем, делается попытка сочетать утилитарное, сенсуалистическое-гедонистическое и этическое определение: красота — «удовольствие которое полезно», а полезно «то, чем производится добро». Но Платон различает добро и красоту. Его Сократ говорит: «.не благо не может быть прекрасным, ни прекрасное благо, если только каждое из них есть нечто иное».

Столкновение мнений Гиппия и Сократа, так и не приводит к окончательному определению красоты. Но это вовсе не свидетельствует о теоретической бесплодности дискуссий. В ходе спора красивое анализируется весьма всестороннее и диалектичнее. И все же так высший выводов полемики звучит заключительная фраза диалога: «Прекрасное -трудно».

В диалоге «Филеб», Платон утверждает, что красота не есть красота самих живых существ или картин, а «прямое и круглое», т.е. абстрактная красота поверхности тела, форму, отделенное от содержания: «.я называю это прекрасным не по отношению к чему- либо, как это можно сказать о других вещах, но вечно прекрасным самим по себе, по своей природе. ». Философ ищет красоту в геометрических телах, в пропорциональности. В конечном счете, красота для Платона Эстетически своеобразная идея познать которую человек может, толь находясь в особом состоянии одержимости, вдохновения, через воспоминания бессмертной души о том времени, когда она еще не вселилась в смертное тело и прибывало в мире идей. Платон впервые акцентирует внимание на восприятии прекрасного и рассматривает красоту, как момент эстетически духовного отношения человечества, а не как чисто природное свойство внешних предметов. Такое понимание красивого признают его «сверхчувствительность» однако не природность красоты для Платона есть следствие первичности духа, роль в ее образовании общественно исторической практики совершенство не учитывается.

Наиболее ценное учение о красоте многостороннее ее характеристики и мысли о специфичности эстетического переживания (прекрасное «возбуждает» некоторые особенные, свойственные только ему «наслаждение»), а так же то, что древне греческий философ диалектически анализировал красивое как свойство особого рода, как результат духовночеловеческого одухотворенного отношения к миру.

Для Аристотеля, в отличие от Платона, прекрасное не объективная идея, объективное качество вещей: «.Прекрасное — и животное и всякая вещь, состоящая из известных частей, должно не только иметь последний порядок но и обладать ей никакую попало величиной: красота заключается в величине и порядке.» Аристотель здесь дает структурную характеристику прекрасного и обращает внимание на величину пропорции, как на его свойства. Продолжая пифагорейскую традицию, он утверждает, что постижение этих свойств может способствовать математика.

Аристотель выдвинул принцип соразмерности человека и прекрасного предмета: «.не чрезмерно малое существо не могло бы стать красивым, так как обозрение его сделанное, в почти не заметное время сливается, не чрезмерно большое, так как обозрение его совершенствуется не сразу, но совершенство и целостность его теряются. ». По Аристотелю, красивое — не слишком большое, не слишком маленькое. Это по детски наивное суждение содержит в себе гениальную идею. Красота выступает, как мера, а мерой всего здесь является человек. Именно в сравнение с ним прекрасный предмет не должен быть «чрезмерным». Эта концепция прекрасного теоретически соответствовала гуманистической художественной практике античного искусства. Греческий Парфенон, например, в отличие от египетской пирамиды, не слишком большой и не слишком маленький: он достаточно

маленький чтобы, не подавлять человека и достаточно большой чтобы выразить величие Афинян, его создавших.

Мистика красоты всегда интересовала человека. В течении веков философы пытались проникнуть рациональным анализом в мистику красоты. Красота во все времена является нормой человеческой жизни и стремление к ней, попытки ее изучения это естественная потребность любого из нас.

О красоте, ее бесполезности и высочайшей ценности.

Сейчас мне хотелось бы немного поговорить и порассуждать о предмете, который большинство людей считают чем-то само собой разумеющимся, а нередко и не требующим особого внимания и мыслительных усилий. Но, изучая философию, я понял, что красота – нечто гораздо более сложное и не столь очевидное для понимания, как это представляется поверхностному взгляду на вещи. О красоте написаны тысячи страниц.

Я не претендую на то, чтобы на этих нескольких страницах ясно и законченно охарактеризовать этот феномен. Мне, скорее, хотелось бы, приведя ряд мнений, цитат, и высказав кое-что от себя, вызвать у тех, кто прочтёт этот текст, интерес к этой теме и услышать мнение этих людей, пусть и не подкреплённое теоретическими познаниями.  
 
В философской эстетике общепринятым, по крайней мере, начиная с эпохи Просвещения, является положение, согласно которому чувство прекрасного основывается на чувстве симпатии. Можно сказать и так: на аффекте симпатии. Я смело употребляю здесь понятие аффекта, считая, что и сейчас можно использовать его в том широком значении, в котором оно использовалось, например, в век Просвещения, аффект – как душевное волнение вообще. Я не вижу ничего противоречивого в том, чтобы назвать чувство прекрасного аффектом, — не только в том смысле, что оно базируется на чувстве (аффекте) симпатии, но и в том смысле, что созерцание прекрасного, любование им сопровождаются заметной, как говорил Кант, игрой душевных сил, то есть своего рода душевным волнением.
Но каждый, понаблюдав за собой, может уловить, что это душевное волнение заметно отличается, например, от жажды обладания предметом, от ревности, зависти. Испытывая страстное стремление к обладанию, ревнуя или завидуя чьей-либо красоте, мы не можем по-настоящему насладиться этой красотой, то есть испытать особого рода духовную радость.

 Я не хочу здесь много рассуждать о таком столь же элитарном, сколь и массовом феномене, как красота. Тему же связи красоты и эротики я здесь оставлю в покое, только вскользь её коснувшись. Я полагаю, это не самое важное в красоте, которая гораздо шире и богаче эротики. Из всего необъятного наследия представлений и текстов о красоте то, что мне пока удалось узнать, дало мне возможность более ясно и трезво оценивать  качество своих удовольствий, отделяя друг от друга «грубые» и «тонкие» (эстетические).
Я, конечно, не являюсь сторонником фашистских взглядов и не разделяю людей на «низших», способных только к примитивным и грубым удовольствиям, и «высших», — которым доступны удовольствия «тонкие», элитарные. «Прекрасное» как «верх» и «приятно-вожделенное» как «низ» в моём понимании – только два крайних полюса человеческой жизни, разделить и противопоставить которые в чистом виде можно только в теории. Именно между тем и другим полюсами и находятся конкретные жизненные явления.
Тем не менее, оценить их с точки зрения красоты, эстетически насладиться ими, особенно в искусстве, далеко не всегда удаётся без определённого уровня познаний и эрудиции. Если же говорить о красоте природы и красоте искусства (красоте в произведениях искусства), то, конечно, красоту природы я оцениваю выше, искусство в этом смысле всегда нечто вторичное и подражательное.
 
Во всей европейской культуре, начиная с античности, пожалуй, нет столь методично разработанной философии (метафизики) красоты, как у Канта. И сейчас его «третья» «Критика», «Критика способности суждения», является очень авторитетным текстом в сфере философии красоты, эстетики в целом. Хотя теория красоты Канта и вызывала критику, что вполне нормально, если речь не идёт о догмах, но те изумительно чёткие формулировки, которые я нашёл в ней, по-моему, дают читателю возможность вполне серьёзно осознать и в известной мере рационализировать свой эстетический опыт.
 
Но вот вопрос. Красота… нравится, не нравится, одному нравятся полные, другому – худые, кто-то испытывает омерзение при виде крысы, а кто-то любуется её стремительными и по-своему грациозными движениями. Но давайте послушаем великих мыслителей, которые столь, казалось бы, второстепенному предмету, как красота, уделяли немало внимания. Кант:
«Если кто-нибудь спросит меня, нахожу ли я дворец, который находится передо мной, прекрасным, то я могу, конечно, сказать, что не люблю вещи, созданные только для того, чтобы на них глазели; могу ответить, как ирокезский сахем, которому в Париже больше всего понравились харчевни; могу сверх того высказать вполне в духе Руссо своё порицание тщеславию аристократов, не жалеющих пота народа для создания вещей, без которых легко можно обойтись; могу, наконец, с лёгкостью убедить себя в том, что, находясь на необитаемом острове без всякой надежды вернуться когда-либо к людям и обладая способностью только силою желания, как бы волшебством, воздвигнуть такое великолепное здание, я не приложил бы для этого даже такого усилия, будь у меня достаточно удобная хижина. Всё это можно допустить и одобрить; только не об этом здесь речь.
Ведь знать хотят лишь следующее: сопутствует ли моему представлению о предмете благорасположение, сколь бы я ни был равнодушен к существованию предмета этого представления.
Легко заметить – возможность сказать, что предмет прекрасен, и доказать, что у меня есть вкус, связана не с тем, в чём я завишу от этого предмета, а с тем, что я делаю из этого представления в себе самом. Каждый согласится, что суждение о красоте, к которому примешивается малейший интерес, пристрастно и не есть чистое суждение вкуса. Для того чтобы выступать судьёй в вопросах вкуса, надо быть совершено незаинтересованным в существовании вещи, о которой идёт речь, и испытывать к этому полное безразличие». 
 
 По-моему, великолепное разъяснение «на пальцах» сути прекрасного у Канта.
Я не собираюсь здесь вдаваться в саму теорию и жонглировать категориями, терминами – это не соответствует формату. Но кое-что мне хотелось бы сказать по этому поводу. Какую бы точку зрения из представленных Кантом мы ни заняли, прекрасное выходит за их пределы, и, в конечном счёте, оно зависит от нашей способности представления.

Следующий шаг – не в конкретной форме здесь дело. Красота – «формальная целесообразность», «субъективная целесообразность»,  «целесообразность без цели» — чёткие и лаконичные кантовские формулировки, определения красоты, — того, что определить, казалось бы, невозможно. Мы сами при помощи нашего воображения и игры душевных сил «делаем» мир прекрасным. То, что Кант называет равнодушием, безразличием по отношению к существованию вещи (отсутствием интереса по отношению к тому, существует вещь, или нет), можно было бы охарактеризовать и следующим образом: когда предмет для нас прекрасен, он не может быть средством для чего-то другого, в том числе и для нас, он самоценен.

Отсюда понятно, что красота в таком случае возводится на высочайшие позиции в иерархии ценностей. Отсюда, кстати, вытекает важное следствие для практики воспитания: красота прививает навык незаинтересованного, бескорыстного благорасположения к вещам, живым существам.
Да, в созерцании красоты мы безразличны, равнодушны к существованию предмета, а красота и мораль – разные регионы, но, поскольку красота учит благорасположению (в этом смысле любви) без всякого интереса, здесь открывается её значение для нравственного воспитания, которое подразумевает выработку привычки поступать исходя из бескорыстных мотивов только ради исполнения морального долга.   

 С другой стороны, красота, согласно Канту, в идеале – чистая красота — это красота природы, в той мере, в какой мы отвлекаемся от реальной целесообразности (в частности, идеи совершенства) её форм. Например, цветок, чья форма ни на что не намекает, а линии его узора, игра его красок, света и тени повышают жизненный тонус. Тогда красивыми можно назвать вещи и природные формы, из которых человек не извлекает никакого смысла, а также вещи декоративные, создаваемые самим человеком так, чтобы они были лишены смысла и представляли бы собой только лишь игру форм и красок.

Попробуйте продать обои с навязчивым рисунком, который постоянно привлекает к себе внимание, на что-то явно намекает и отсылает к определённому смыслу, и вы убедитесь, что желающих купить их именно как обои для комнаты, а не в каких-либо иных целях, будет совсем немного. Это станет лишним подтверждением того, что критерий красоты, именно в том смысле, в котором говорил о красоте Кант, занимает далеко не последнее место в предпочтениях и даже вроде бы чисто утилитарной стороне жизни человека. Такую лишённую смысла красоту Кант называл свободной красотой. При этом речь не идёт только лишь о правильных, симметричных и т. д. формах. Когда мы созерцаем звёздное небо и любуемся им как прекрасным, хаотичная (во всяком случае, для спонтанного и бесцельного восприятия) разбросанность небесных светил имеет при этом своё значение не менее чем их упорядоченность в созвездиях.

Однако как быть с ситуацией, которая обсуждалась ещё в платоновском диалоге «Гиппий Больший»: один видит безобразное в том, в чём другой видит прекрасное? Речь о критериях. Существуют ли общезначимые критерии красоты? Я полагаю, что поиски подлинно прекрасного и подлинно безобразного с претензией на объективность, общезначимость не имеют смысла. Как говорил Кант, удовольствие от прекрасного ощущается без всякого понятия – прямо в восприятии и созерцании, это удовольствие не имеет вне себя никакого критерия. Но оставим сейчас Канта.
        
У крупнейшего представителя русской философии Серебряного века Владимира Соловьёва я нашёл такие высказывания о красоте, которые для меня являются казусом, да и только. Можно, конечно, сказать, что я вырываю эти высказывания из контекста его целостной философии всеединства и т. д., но ведь что-то же должны означать эти высказывания сами по себе. А, они, по-моему, весьма показательно характеризуют философскую позицию Соловьёва.
Я процитирую ряд его высказываний о красоте, никак их не комментируя. Я буду цитировать текст Соловьёва «Красота в природе», который, конечно, гораздо глубже и философичнее приводимых мною отдельных высказываний, и представляет собой достаточно серьёзную концепцию. Но всё дело в том, что именно целостная философская система Соловьёва вполне логично продуцирует такие высказывания.  
«Алмаз, т. е. кристаллизованный углерод, по химическому составу своему есть то же самое, что обыкновенный уголь. Несомненно также, что пение соловья и неистовые крики влюблённого кота, по психофизиологической основе своей, суть одно и то же, именно звуковое выражение усиленного полового инстинкта. Но алмаз красив и дорого ценится за свою красоту, тогда как и самый невзыскательный дикарь вряд ли захочет употребить кусок угля в виде украшения. И между тем как соловьиное пение всегда и везде почиталось за одно из проявлений прекрасного в природе, кошачья музыка, не менее ярко выражающая тот же самый душевно-телесный мотив, нигде, никогда и никому не доставляла эстетического наслаждения».
 
«В животном царстве мы уже встречаем крупные примеры настоящего безобразия. Здесь есть целые отделы существ, которые представляют лишь голое воплощение одной из материальных жизненных функций – половой или питательной.
Таковы, с одной стороны, некоторые внутренностные черви (глисты), всё тело которых есть не что иное, как мешок самого элементарного строения, заключающий в себе одни только половые органы… С другой стороны, червеобразные личинки насекомых (гусеница и т. п.) суть как бы один воплощенный инстинкт питания во всей его ненасытности; то же до известной степени можно сказать и об огромных головоногих моллюсках (каракатицы). Все названные животные несомненно безобразны».
 
 «Таковы в особенности змеи, которые изо всех позвоночных животных суть самые похожие на червя, а потому и самые отвратительные. Нет надобности распространяться о том, что это возвращение к червеобразной наружности связано у этих животных и с внутренним уподоблением червю, то есть с новым потенцированным самоутверждением злой жизни в её кровожадном и сладострастном инстинкте».
 
«… улитки и другие слизняки, кроме того, что они ещё довольно ясно сохраняют безобразный тип червя, отвратительны также и по своей первобытной бесформенности и мягкотелости, совершенно не соответствующей их сравнительно сложной внутренней организации. Та же причина – преобладание бесформенной массы – делает некрасивыми и таких высших животных, как киты и тюлени».
 
Но, с другой стороны, Соловьёв подробнейшим образом, опираясь на данные научных наблюдений, описывает красоту насекомых, в частности бабочек, утверждая, что даже некоторые птицы имеют способность незаинтересованного (бесцельного) созерцания ярких цветов, сопровождаемого вниманием, что даёт основание предположить у них способность, аналогичную эстетическому восприятию человека.
Вообще, эти и подобные рассуждения Соловьёва весьма интересны и как-то свободны от обязанностей перед философской системой.
А вот как высказывался о чувстве прекрасного Фридрих Ницше: 
«Кто захотел бы мыслить его свободным от удовольствия, доставляемого человеку человеком, тот потерял бы тотчас же почву под ногами. «Прекрасное само по себе» есть просто слово, даже не понятие. В прекрасном человек делает себя мерилом совершенства; в избранных случаях он поклоняется в этом себе. Род совершенно не может не говорить таким образом одному себе Да.
Самый  низший его инстинкт, инстинкт самосохранения и самораспространения, излучается даже в таких возвышенных вещах. Человек считает и самый мир обременённым красотою, — он забывает себя как её причину. Он один одарил его красотой, ах! только человеческой, слишком человеческой красотой…
В сущности, человек смотрится в вещи, он считает прекрасным всё, что отражает ему его образ: суждение «прекрасное» есть его родовое тщеславие… Но ничто, решительно ничто не может быть порукой в том, что именно человек служит моделью прекрасного… «О, Дионис, божественный, зачем тянешь ты меня за уши?» — спросила раз Ариадна… своего философа-любовника. – «Я нахожу какой-то юмор в твоих ушах, Ариадна; почему они не ещё длиннее?» 
 
 Я полагаю, что такая позиция Ницше нисколько не противоречит Канту, ведь Кант также полагал, что чувство прекрасного включает в себя игру душевных сил, повышающую жизненный тонус, правда, сама эта игра осуществляется на уровне воображения и рассудка. Кант говорил об отсутствии интереса в удовольствии от прекрасного. Причём под «интересом» здесь следует понимать любую полезность для тех или иных целей – практических и теоретических.

Понятно, что с отсутствием интереса к тому, что доставляет нам удовольствие, исчезает отношение «цель – средство», а значит, и целесообразность. Ценность прекрасного не имеет отношения к целям и пользе, а значит, прекрасное бесполезно, — в смысле: бесполезно для чего-либо другого вне себя (ответ критикам: бесполезное – не значит излишнее и бессмысленное; одно известное воззрение: жизнь, по преимуществу, не является полезной для неорганической природы, но именно жизнь, в особенности духовная, привносит в мир смысл). Только тогда мы можем говорить о красоте, которая, тем не менее, придаёт нашей жизни радость, шарм, а иногда – смысл. Но как только мы хотим воспользоваться красотой, она сразу от нас ускользает:
  «… реальное никогда не бывает прекрасно. Красота – это достоинство, которое если и можно было бы чему-либо приписать, то только воображаемому, и которое подразумевает обращение в небытие мира в его сущностной структуре […] … объект, появляясь как бы позади самого себя, становится недосягаем, к нему невозможно прикоснуться; отсюда та прискорбная безучастность, которую мы испытываем по отношению к нему. Именно в этом смысле можно сказать, что чрезмерная красота женщины убивает желание, которое можно испытывать к ней. В самом деле, мы не можем пребывать одновременно и в эстетическом плане, где появляется то самое ирреальное, которым мы любуемся, и в реальном плане физического обладания. Чтобы желать женщину, надо забыть, что она красива, ибо желание есть погружение в самую сердцевину существования со всей условностью и абсурдностью последнего».   
 
    

Красота. История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I [litres]

Красота

1. Способен ли был Платон воспринимать красоту природы? В нашем распоряжении имеется слишком мало данных, чтобы судить об этом. Тем не менее в начале диалога «Федр» Платон приводит описание пейзажа, а в начале диалога «Законы» – несколько замечаний о красоте природы, хотя в обоих случаях пейзаж оценивается с точки зрения практической пользы – как место для отдыха или философской дискуссии. Что же касается человеческой красоты, то Платон хорошо понимал ее.

2. Способен ли был Платон воспринимать изящные искусства? (Этот вопрос возникает потому, что в своем Идеальном Государстве он по моральным соображениям не находил места для драматургов и эпических поэтов, а причиной этого могло быть то, что Платон не понимал литературы и искусства.) Платон исключил большинство поэтов из своего «Государства» по метафизическим, а главным образом моральным соображениям; хотя это еще никак не доказывает того, что он был нечувствителен к чарующей красоте их творений. И хотя слова в начале абзаца 398 «Государства» содержат лишь небольшую долю сарказма, в абзаце 383 того же самого диалога Сократ утверждает, что, «многое одобряя у Гомера, мы, однако, не одобрим того сновидения, которое Зевс послал Агамемнону». Аналогичным образом Платон заставляет Сократа сказать следующее: «Придется это сказать, хотя какая–то любовь к Гомеру и уважение к нему, владеющие мною с детства, препятствуют мне в этом. Похоже, что он первый наставник и вождь всех этих великолепных трагедийных поэтов. Однако нельзя ценить человека больше, чем истину, вот и приходится сказать то, что я говорю»¹. Еще раз: Мы уже говорили о том, что Гомер – величайший из поэтов и первый среди авторов трагедий, но мы должны признать, что в нашем Государстве будут разрешены только гимны во славу богов и восхваления благу»². Платон с жаром заявляет, что если поэзия и другие искусства подтвердят свое право быть принятыми в хорошо организованное Государство, то «мы будем рады принять ее, зная, что мы сами весьма восприимчивы к ее очарованию, но мы не можем из–за этого предавать истину»³.

Имея это в виду, мы не имеем права считать обывательским отношение Платона к искусству и литературе. И если кто–нибудь скажет, что он воздает должное поэтам против своей воли, только потому, что все остальные восхваляют их, мы можем указать на художественные достижения самого Платона. Если бы он не обладал даром художественного слова, мы могли бы поверить, что его замечания о поэтических красотах – всего лишь дань условности или полны сарказма, но когда мы вспомним, что их произносит автор «Пира» и «Федона», то вряд ли сможем поверить, что осуждение Платоном искусства и литературы или по крайней мере стремление подвергнуть их строгой цензуре было вызвано отсутствием эстетического чувства.

3. В чем заключалась Платонова теория красоты? То, что Платон считал красоту объективно существующей, не вызывает никаких сомнений. И в «Гиппии Большем», и в «Пире» утверждается, что все прекрасные вещи прекрасны благодаря их причастности к Абсолютной Красоте, красоте вообще. Поэтому, когда Сократ спрашивает: «Значит, красота тоже существует?», Гиппий отвечает: «Да, какие могут быть вопросы!»⁴

Следствием  этой  доктрины  является  то,  что  красота имеет свои градации. Ибо если есть Абсолютная Красота, значит, красивыми можно назвать те вещи, которые в большей степени приближаются к этой объективной норме. Таким образом, в «Гиппии Большем» вводится понятие относительности. Самая красивая обезьяна уродлива по сравнению с прекрасным человеком, а самая красивая амфора уродлива по сравнению с прекрасной женщиной. Последняя же будет уродлива в сравнении с богиней. Абсолютная красота, однако, благодаря причастности к которой все прекрасные вещи прекрасны, является тем, что «не может быть само по себе названо ни уродливым, ни прекрасным»⁵.

Это нечто «не в чем–то прекрасное, а в чем–то безобразное, но когда–то, где–то, для кого–то и сравнительно с чем–то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное… но… сама по себе, через себя самое, всегда одинаковая [красота]»⁶.

Из этого также следует, что эта Высшая Красота, будучи абсолютной и служа источником всех прекрасных вещей, причастных к ней, сама не может быть прекрасной вещью или каким–нибудь другим материальным объектом – она сверхчувственна и нематериальна. Таким образом, мы сразу понимаем, что, если истинная Красота сверхчувственна, тогда прекрасные произведения искусства и литературы занимают одну из самых низших ступеней на лестнице Красоты, поскольку они материальны, а красота вообще – нет; они доступны чувственному восприятию, а абсолютная Красота – лишь интеллекту (а также рациональной воле, если мы вспомним о Платоновом понимании Эрота). Никто не захочет подвергать сомнению величие Платоновой Идеи о восхождении разума от чувственных вещей к созерцанию «божественной и чистой вечной Красоты». Однако доктрина о сверхчувственном характере Красоты (если только это не простая аналогия) не позволяет нам сформулировать понятие красоты, которое охватывало бы прекрасное во всех его проявлениях.

В «Гиппии Большем» предлагается такое определение: «прекрасно все, что полезно». Таким образом, красота отождествляется с эффективностью: эффективно действующий военный корабль или учреждение прекрасны благодаря своей эффективности. Но какое отношение имеет Высшая Красота к пользе или эффективности? В этом случае, если следовать теории, ее нужно будет отождествить с Абсолютной Пользой или Абсолютной Эффективностью, а это, надо признать, не так уж просто. Сократ, однако, уточняет определение. Если прекрасно то, что полезно и эффективно, то можно ли считать прекрасным то, что совершается из благих побуждений, или, наоборот, из дурных, или из тех и других вместе? Он отказывается считать прекрасным то, что было сделано из дурных побуждений, и утверждает, что прекрасно только то, что совершается с благими намерениями, то есть истинно полезное. Но если красивое – это полезное, то есть порождающее благо, тогда Красота и Благо не могут быть одним и тем же, так же как причина и следствие – не одно и то же. Но, поскольку Сократ отказывается принимать идею о том, что красивое не может быть одновременно хорошим, он выдвигает другое предположение о том, что прекрасное – это то, что приятно для глаза или уха, – например, красивы человек, или сочетание цветов, или картины и статуи, красивые голоса, музыка, поэзия или проза. Однако это определение плохо согласуется с утверждением о том, что высшая Красота нематериальна, кроме того, оно содержит еще одно противоречие. То, что приятно для зрения, не может быть прекрасно по той простой причине, что оно воспринимается глазом, ибо тогда мы не сможем считать прекрасной красивую мелодию; а мелодия не может быть красивой, поскольку она услаждает слух, ибо в этом случае мы не сможем считать красивой статую, которую мы видим, а не слышим. Таким образом, объекты зрения и слуха, вызывающие эстетическое удовольствие, должны иметь какое–то общее свойство, которое делает их красивыми и которое присуще им обоим. Какое же это общее свойство? Может быть, «полезное удовольствие», поскольку удовольствия, получаемые с помощью зрения и слуха, «самые безобидные и самые лучшие» ? Но если это так, говорит Сократ, тогда мы возвращаемся в исходную точку, к утверждению, которое гласит, что Красота не может быть Благом, а Благо – Красотой.

Вышеприведенное определение красоты плохо согласуется с метафизическими взглядами Платона в целом. Если Красота – трансцендентальная форма, то как тогда она может услаждать зрение и слух? В «Федре» Платон утверждает, что только красота, в отличие от мудрости, имеет привилегию демонстрировать себя чувствам. Но как она себя демонстрирует – через красивые предметы или через что–то другое? Если через что–то другое – то каким образом это делается? Если через красивые предметы, то можем ли мы объединить Красоту, проявляющуюся в чувственных вещах, и сверхчувственную Красоту в общем определении? И если да, то что это будет за определение? Платон не предлагает нам определения, которое охватывало бы оба типа красоты. В «Филебе» он говорит об истинном удовольствии, возникающем при восприятии прекрасных форм, цветов и звуков, и уточняет, что он имеет в виду «прямые и закругленные линии», а также «чистые нежные звуки, согласующиеся в простую мелодию». Они «красивы не по отношению к чему–нибудь другому, а сами по себе. В рассматриваемом отрывке Платон говорит о различии между удовольствием, порождаемым восприятием Красоты, и Красотой вообще, и его слова следует рассматривать в тесной связи с его заявлением, что «мера и симметрия всегда превращаются в красоту и добродетель, что означает, что Красота включает в себя меру и симметрию. Возможно, здесь Платон ближе всего подошел к такому определению красоты, которое было бы приемлемо как для чувственной, так и сверхчувственной красоты (а он был искренне уверен, что существуют оба типа красоты, причем одна является копией другой). Но если мы вспомним все высказывания о Красоте, разбросанные в диалогах, нам придется признать, что Платон блуждает «среди множества концепций, из которых преобладают те, которые отождествляют Красоту с Благом», хотя самым удачным, на наш взгляд, является определение, предложенное в диалоге «Филеб».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

Красота – HiSoUR История культуры

Красота – это свойство животного, идеи, объекта, человека или места, которое обеспечивает восприятие удовольствия или удовлетворения. Красота изучается как часть эстетики, культуры, социальной психологии, философии и социологии. «Идеальная красота» – это предмет, который восхищается или обладает особенностями, присущими красоте в определенной культуре, для совершенства.

Уродство считается противоположностью красоты.

Опыт «красоты» часто включает в себя интерпретацию какого-либо субъекта как баланса и гармонии с природой, что может привести к чувствам притяжения и эмоционального благополучия. Поскольку это может быть субъективным опытом, часто говорят, что «красота в глазах смотрящего».

Есть свидетельства того, что восприятие красоты определяется эволюцией, что вещи, аспекты людей и пейзажи, которые считаются прекрасными, обычно встречаются в ситуациях, которые могут усилить выживание воспринимающих генов человека.

Древнегреческий
Классическое греческое существительное, которое лучше всего переводится на англоязычные слова «красота» или «прекрасный», было κάλλος, kallos, а прилагательное было καλός, kalos. Однако, калос может и также переводится как «хороший» или «из качественного качества» и, следовательно, имеет более широкий смысл, чем просто физическая или материальная красота. Подобным образом, каллос использовался иначе, чем английское слово «красота», поскольку оно в первую очередь применяется к людям и носит эротический оттенок.

Греческое слово Койна для красивого было ὡραῖος, hōraios, прилагательное, этимологически исходит из слова ὥρα, hōra, что означает «час». В греческой койне красота была связана с «бытием своего часа». Таким образом, зрелый плод (своего времени) считался прекрасным, тогда как молодая женщина, пытающаяся казаться старше или пожилая женщина, пытающаяся выглядеть моложе, не считалась красивой. В турецком греческом языке hōraios имел много значений, в том числе «юношеский» и «зрелый старость».

Самая ранняя западная теория красоты может быть найдена в работах ранних греческих философов с досократического периода, таких как Пифагор. Пифагорейская школа увидела сильную связь между математикой и красотой. В частности, они отметили, что объекты, пропорциональные золотому соотношению, выглядят более привлекательными. Древнегреческая архитектура основана на этом взгляде на симметрию и пропорцию.

Платон считал красоту идеей (формой) выше всех других идей. Аристотель видел связь между красивым (до калона) и добродетелью, утверждая, что «Добродетель стремится к прекрасному».

Классическая философия и скульптуры мужчин и женщин, созданных в соответствии с идеями греческих философов идеальной красоты человека, были вновь открыты в Европе эпохи Возрождения, что привело к повторному принятию того, что стало известно как «классический идеал». Что касается женской красоты человека, то женщина, внешность которой соответствует этим принципам, по-прежнему называется «классической красотой» или считается обладающей «классической красотой», в то время как основы, заложенные греческими и римскими художниками, также стали стандартом мужской красоты в западной цивилизации. В эпоху Готики классический эстетический канон красоты был отвергнут как грешный. Позже мысли ренессанса и гуманизма отвергли эту точку зрения и считали красоту продуктом рационального порядка и гармоничных пропорций. Художники и архитекторы эпохи Возрождения (такие как Джорджио Вазари в «Жизнях художников») критиковали готический период как иррациональный и варварский. Эта точка зрения готического искусства продолжалась до романтизма в XIX веке.

философия
Удивительная красота была одной из самых важных тем философии с древности. Даже симпозиум Платона касается того, как красота влияет на людей. В философии средневековья красота считается «великолепием истины», качеством мысли, которое зависит от ее соответствия действительности. В современной философии, тогда занимающейся эстетикой с вопросом о том, что такое красота. Изобретателем названия этой философской дисциплины является Александр Готлиб Баумгартен (1714-1762), чья Эстетика (1750/58) открыла совершенно новую область философской работы. Здесь красота больше не определяется как свойство объектов, а как суждение о разуме.

Платон
На Симпозиуме Диалога Платона Жрица Диотима объясняет своему собеседнику Сократу, что каждый человек приветствует более красивые тела, чем уродливые. Душа человека склонна к прекрасному. Красота интерпретируется как акушерство: когда человек несет тяжелые мысли, так красота помогает ему привести эти мысли к рождению. Красота имеет подходящие отношения с божественным и обеспечивает радость и открытость в человеке. На основе красоты Платон также объясняет свою теорию идей. Во-первых, человек любит одно прекрасное тело, позже он понимает, что красота также находится в других телах. Любовью прекрасных тел превосходит уровень физического, а затем предпочитает «красоту в душах». Красивые разговоры важнее для него, чем физическая красота. Затем он откроет красоту в «действиях, обычаях и законах» и поймет, «что вся красота связана». Самый высокий уровень – это восхищение общей идеей прекрасного, лежащего в основе всей красоты.

Баумгартен
Для Баумгартена это красота, совершенство сенсорного знания. Подобно его философским предкам Готфриду Вильгельму Лейбнице и Кристиану Вольфу, он разделил когнитивные способности человеческого разума на высшие и низшие способности, на логическое и сенсорное знание. В то время как логические способности были единственным средством получения определенного знания, человек с подозрением относился к сенсорному знанию: с одной стороны, он был ошибочным, с другой стороны, он не предлагал достаточно ясности и ясности. Баумгартен теперь утверждал, что один для четкого и ясного знания может достичь лишь промежуточного шага «темного» сенсорного восприятия. Теперь это должно быть предметом новой философской теории, называемой эстетикой.

В (теоретической) эстетике Баумгартен занимается совершенствованием сенсорного знания (perfectio cognitionis sensitivae). Совершенство этого знания – это красота, ее несовершенство – уродство (§ 14). Основная забота Баумгартена – «прекрасное мышление». Его красота определяется как внутренняя согласованность мыслей, а также согласованность выражения с объектом и с самим собой.

Кант
Наиболее влиятельным философским определением красоты в наше время, вероятно, является Иммануил Кант. Авторитарная работа – «Критика суждения» (1790). Здесь Кант определял красоту как объект определенной деятельности суждения: эстетическое суждение или суждение вкуса.

Эстетические суждения, согласно Канту, основаны на частных, субъективных чувствах симпатии или неприязни, удовольствии или отвращении. В этом смысле можно было подумать, что прекрасное – это то, что нам лично нравится. Кант, однако, отмечает разницу: нет споров о приятных вещах, потому что все чувствуют, что что-то еще нравится и признает это. С другой стороны, эстетические суждения имеют субъективное происхождение, но они имеют право на универсальную юридическую силу – каждый, кто судит о красоте предмета, требует одновременно вынесения суждения, с которым другие должны согласиться. Таким образом, у Красоты есть требование субъективной универсальности. Помимо приятного может быть излишняя атмосфера и вкус, рассуждают вполне разумно, так как каждое суждение вкуса предполагает судить о чувствах других.

Основой этого аргумента является демаркация между добром, приятным и красивым. Хорошее – это то, в чем мы имеем мотивированный интерес – мы различаем, существует ли что-то хорошее или нет. Мы также заинтересованы в приятных вещах, поскольку нам приятно ощущать приятное (и мы избегаем неприятностей). Доброе, прекрасное и приятное основано на нашем субъективном чувстве удовольствия, удовольствия, в отличие от неудовольствия и неудовольствия. Суждение о прекрасном, однако, единственное, что не учитывает (и не принимает во внимание) личную заинтересованность в предмете, иначе оно будет искажено). Поэтому Кант определяет красоту в известной фразе как «бескорыстное удовольствие».

Гегель
Гегель рассматривает темы красоты и искусства в своей трехтомной работе по эстетике. Он определяет красивое как «чувственное появление идеи». Таким образом, красота может быть реализована прежде всего в искусстве, которую Гегель рассматривает как «среднюю связь между чистой мыслью, сверхчувственным миром и непосредственным, настоящим ощущением». выглядит. Таким образом, искусство представляет мысленный контент (идеи) с объектами нашего восприятия (сенсорной формы). Идея ангела он появляется так часто, как мальчик с крыльями.

Эпоха разума
Эпоха Разума увидела интерес к красоте как философский предмет. Например, шотландский философ Фрэнсис Хатчесон утверждал, что красота – это «единство в разнообразии и многообразии в единстве». Романтические поэты тоже сильно интересовались природой красоты, а Джон Китс спорил в «Оде на греческом урне», что

Красота – это правда, красота истины, вот и все.
Вы знаете на земле и все, что вам нужно знать.
Романтический период
В романтический период Эдмунд Берк постулировал разницу между красотой в ее классическом значении и возвышенным. Понятие возвышенного, как выразился Берк и Кант, предлагало рассматривать готическое искусство и архитектуру, хотя и не в соответствии с классическим стандартом красоты, как возвышенное.

XX век и после
В 20-м веке все больше отвергалось красотой как художников, так и философов, кульминацией которых стала антиэстетичность постмодернизма. Это несмотря на то, что красота является центральной проблемой одного из главных влияний постмодернизма, Фридриха Ницше, который утверждал, что «Воля к власти» была волей к красоте.

После отрицания красоты постмодернизма мыслители вернулись к красоте как важная ценность. Американский аналитический философ Гай Сирчелло предложил свою новую теорию красоты как попытку подтвердить статус красоты как важную философскую концепцию. Элейн Скарри также утверждает, что красота связана с правосудием.

Красота также изучается психологами и неврологами в области экспериментальной эстетики и нейроэстетики соответственно. Психологические теории видят красоту как форму удовольствия. Корреляционные выводы подтверждают мнение, что более красивые объекты также более приятны. Некоторые исследования показывают, что более высокая испытанная красота связана с активностью в медиальной орбитофронтальной коре. Такой подход локализации обработки красоты в области одного мозга получил критику в этой области.

Изобразительное искусство
Красота в искусстве – это, помимо прочего, тема исследования в истории искусства.

Иоганн Иоахим Винкельманн, основанный в 1755 году, и особенно в своей опубликованной в 1764 году работе «История древнего искусства» эстетики прекрасного и идентифицирует классический стиль искусства, который он поднял до уровня своей оценки. Поиск прекрасного – это фокус. Его попытка истории стиля дает идеал, благородную простоту и спокойное величие контекста.

Философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831) сузил термин «идеал» к искусству: задача искусства заключалась в чувственном представлении абсолютной идеи как идеального.

С современности категория «красота» также была критически оспаривается для искусства. «Прекрасный» больше не является «великолепием истины», а наоборот «красивым», «польщенным» (см. Также идеализацию (психологию)) и, следовательно, «неверным». Таким образом, вся концепция «моды» и «моды» приобретает характер «немодных» и «ложных» и, следовательно, «неартистских» с точки зрения искусства. В крайних случаях, слишком красивая, декоративная работа называется «китч» или декоративный предмет. Альтернативная эстетика, такая как «возвышенное», «уродливое», «интересное» или «аутентичное». В искусстве современной эпохи все чаще заменяется «красивой», из которой нельзя больше создавать и / или хотеть быть ,

Музыка
Красота в музыке часто зависит от успеха образов космической гармонии. Сформулирована претензия должной осмотрительности и совершенства. Адекватность музыкальных средств играет особую роль. Во многих случаях красота в музыке сочетается с событиями из спектра собственной музыкальной социализации. «Музыкально-красивый» (Эдуард Ханслик, 1854), который обещает музыкальное искусство, противоречит упоминанию шума, который был вынужден по крайней мере с начала 20-го века и часто вызывал неопределенность. Двенадцатитоновая техника была создана Теодором У. Адордоннстудом как отрицание идеалов красоты и гармонии. Музыка также должна отражать всемирную историю. Музыкальная эстетика связана с отношениями между красотой и музыкой.

Наука
Красота играет эстетическую роль как объект эмпирических исследований.

Центральным элементом экспериментальной эстетики является анализ индивидуального опыта и поведения с использованием экспериментальных методов. В частности, рассматривается восприятие произведений искусства, музыки или современных объектов, таких как веб-сайты или другие ИТ-продукты. Нейроэстетика – очень молодая дисциплина, которая сближает с нейрофизиологией, чувством красоты и искусства. Нейроэстетика является частью экспериментальной эстетики.

Эволюционная эстетика посвящена эволюционному происхождению и истории эстетического ощущения. Эволюционная эстетика опирается на идеи антропологии, археологии, эволюционной биологии и когнитивной науки.

Красота также играет роль в математике, потому что многие математические объекты считаются «красивыми». К ним относятся фракталы, эйлеровая идентичность, золотое соотношение и т. Д.

уродство
Уродство – это свойство человека или вещи, на которое не приятно смотреть. Во многих обществах суждение о том, что оно считается «уродливым», равносильно тому, что оно является бесхитростным, отталкивающим или оскорбительным. Как и его противоположность, красота, уродство подразумевает субъективное суждение и, по крайней мере, частично находится в «глазу наблюдателя», и не следует забывать о влиянии культуры «наблюдателя». Таким образом, восприятие уродства может быть неправильным или близоруким, как в рассказе о гадском утенке Ганса Христиана Андерсена.

Хотя уродство обычно считается видимой характеристикой, оно также может быть внутренним атрибутом. Например, человека можно считать привлекательным снаружи, но внутренним невосприимчивым и жестоким. Также возможно находиться в «плохом настроении», которое является внутренним состоянием временной неприязни.

Уродство возникает из-за рассмотрения «глаза наблюдателя» и самооценки, которая развивается у людей, когда видят стереотипы мужчин и женщин, согласующиеся с нашими чувствами восприятия.

Идеальная красота
То, что называют «красивым» в повседневном смысле, в какой-то мере зависит от изменения «идеалов красоты». Более экстремальный тезис заключается в том, что в индустриальных обществах в настоящее время только очень тонкие люди считаются прекрасными, потому что пища в изобилии, в то время как в других случаях люди с ожирением, которые сигнализируют о благополучии через их полноту тела, будут описаны как прекрасные. Однако этот тезис терпит неудачу из-за того, что тонкая фигура как идеал на Западе намного старше индустриализации и общего процветания.

Недавние исследования показывают, что чувство красоты имеет отчетливый генетический компонент. Эволюционное объяснение идеалов красоты заключается в том, что воспринимаемая красота коррелирует с эволюционно полезными свойствами. Эксперименты и опросы показали, что во всех культурах женщины с оптимальным соотношением талии и бедер с культурной точки зрения считаются прекрасными испытуемыми, например, в африканских регионах с ожирением с дефицитом питания с выраженным объемом бедра и ягодиц, Симметрия воспринимается как красивым и в то же время показателем здоровья. Кроме того, есть доказательства того, что в отношении красоты раздела facesgolden существует. Например, 36% длины лица между глазами и рта и 46% ширины лица между глазами идеальны. Эти пропорции соответствуют среднему лицу, которое также сигнализирует о здоровье, подобно симметрии. Поэтому некоторые ученые рассматривают концепцию красоты как культурную конструкцию для мифа.

Красота человека
Характеристика человека как «прекрасного», будь то индивидуально или по консенсусу сообщества, часто основана на некоторой комбинации внутренней красоты, которая включает в себя психологические факторы, такие как личность, интеллект, грация, вежливость, харизма, целостность, конгруэнтность и элегантность и внешняя красота (т. е. физическая привлекательность), которая включает в себя физические атрибуты, которые оцениваются на эстетической основе.

Стандарты красоты со временем изменились, основываясь на изменении культурных ценностей. Исторически картины демонстрируют широкий спектр различных стандартов красоты. Тем не менее, люди, которые относительно молоды, с гладкой кожей, взвешенными телами и регулярными особенностями, традиционно считаются самыми красивыми на протяжении всей истории.

Сильным индикатором физической красоты является «усредненность». Когда изображения человеческих лиц усредняются вместе, образуя составное изображение, они постепенно приближаются к «идеальному» образу и воспринимаются как более привлекательные. Это было впервые замечено в 1883 году, когда Фрэнсис Гальтон наложил фотографические составные изображения лиц вегетарианцев и преступников, чтобы посмотреть, был ли типичный внешний вид лица для каждого. При этом он заметил, что составные изображения были более привлекательными по сравнению с какими-либо отдельными изображениями. Исследователи реплицировали результат в более контролируемых условиях и обнаружили, что генерируемый компьютером математический средний ряд граней оценивается более благоприятно, чем отдельные лица. Утверждается, что эволюционно выгодно, что сексуальные существа привлекаются к товарищам, которые обладают преимущественно общими или средними признаками, потому что это предполагает отсутствие генетических или приобретенных дефектов. Есть также свидетельства того, что предпочтение красивых лиц возникает в раннем детстве и, вероятно, врожденное, и что правила, по которым устанавливается привлекательность, схожи по разным полам и культурам.

Особенностью красивых женщин, исследованных исследователями, является соотношение талии и бедра приблизительно 0,70. Физиологи показали, что женщины с фигурами песочных часов более плодородны, чем другие женщины, из-за более высоких уровней определенных женских гормонов, что может подсознательно обусловливать мужчин, выбивающих матерей. Однако другие комментаторы предположили, что это предпочтение может быть не универсальным. Например, в некоторых незападных культурах, в которых женщины должны выполнять такую ​​работу, как поиск пищи, мужчины, как правило, предпочитают более высокие показатели талии и бедра.

На людей влияют изображения, которые они видят в средствах массовой информации, чтобы определить, что является или не красиво. Некоторые феминистки и врачи [расплывчатые] предположили, что очень тонкие модели, представленные в журналах, способствуют расстройствам пищевого поведения, а другие утверждают, что преобладание белых женщин, представленных в фильмах и рекламе, приводит к евроцентрической концепции красоты, чувства неполноценности у женщин цвет и интернализованный расизм. Черное красивое культурное движение стремилось развеять это понятие.

Фатима Лодхи, молодой сторонник разнообразия и борьбы с колоризмом из Пакистана, утверждает, что «красота приходит во всех формах, оттенках и размерах».

Концепция красоты у мужчин известна как «bishōnen» в Японии. Бишнен относится к мужчинам с явно женственными особенностями, физическими характеристиками, устанавливающими стандарт красоты в Японии и обычно демонстрируемыми в их кумирах поп-культуры. По этой причине существует многомиллиардная индустрия японских эстетических салонов.

Красота и правда
Красота проявляется в математике и других науках как признак истины теории или утверждения. Связь между красотой (симметрия) и оцененной правдой также может быть доказана экспериментально. Психологические исследования показали, что обрабатывающая жидкость (беглость обработки) – это и красота, и истинные суждения, основанные на том, что может помочь объяснить, почему красота высказывания иногда приравнивается к истине.

Влияние на общество
Красота представляет собой стандарт сравнения, и это может вызвать недовольство и неудовлетворенность, когда они не достигнуты. Люди, которые не соответствуют «идеалу красоты», могут подвергаться остракизму в своих сообществах. Телевизионная комедия «Уродливая Бетти» изображает жизнь девушки, которая сталкивается с трудностями из-за неприемлемого отношения общества к тем, кого они считают непривлекательными. Тем не менее, человек может быть также подвергнут преследованиям из-за их красоты. В Малене поразительно красивая итальянская женщина оказывается в нищете женщинами сообщества, которые отказываются от нее работать, опасаясь, что она сможет «уговорить» своих мужей. Документальная «Красота в глазах Беленда» исследует как общественные благословения, так и проклятия женской красоты посредством интервью женщин, считающихся красивыми.

Исследователи обнаружили, что хорошие студенты получают более высокие оценки от своих учителей, чем студенты с обычным внешним видом. Некоторые исследования, проведенные с использованием ложных уголовных процессов, показали, что физически привлекательные «подсудимые» с меньшей вероятностью будут осуждены, и если осужденные, скорее всего, получат более легкие приговоры, чем менее привлекательные (хотя противоположный эффект наблюдался, когда предполагаемое преступление мошенничество, возможно поскольку присяжные заседатели воспринимали привлекательность обвиняемого как способствовавшего преступлению). Исследования среди подростков и молодых людей, такие как психиатр и автор самопомощи, Ева Ритво, показывают, что кожные заболевания оказывают глубокое влияние на социальное поведение и возможности.

Физическая красота может зависеть от того, сколько денег зарабатывает человек. Одно исследование показало, что люди с низкой физической привлекательностью зарабатывают на 5-10% меньше, чем обычные люди, которые, в свою очередь, зарабатывают на 3-8% меньше, чем те, кто считается хорошим. На рынке займов наименее привлекательные люди с меньшей вероятностью получают одобрения, хотя они менее склонны к дефолту. На рынке браков женщины выглядят очень высоко, но внешний вид мужчин не имеет большого значения.

Напротив, очень непривлекательное повышает склонность человека к преступной деятельности за ряд преступлений, от кражи со взломом до кражи до продажи запрещенных наркотиков.

Дискриминация в отношении других, основанная на их внешности, известна как взгляды.

Определения писателей
Святой Августин сказал о красоте: «Красота действительно является хорошим даром Бога, но что добро не может считать это великим добром, Бог отдает его даже злым».

Философ и писатель Умберто Эко написал о красоте: история западной идеи (2004) и «О уродстве» (2007). Персонаж в своем романе «Название розы» заявляет: «Три вещи согласуются в создании красоты: прежде всего целостности или совершенства, и по этой причине мы считаем уродливыми все неполные вещи, а затем правильную пропорцию или созвучие, и, наконец, ясность и свет» , прежде чем говорить «вид прекрасного подразумевает мир».

КРАСОТА | Энциклопедия Кругосвет

КРАСОТА – наряду с благом (добром) и истиной – важнейшая человеческая ценность. Критерием красоты является особое, эстетическое чувство, переживание. Это субъективный критерий, но в нем два составляющих компонента: общезначимый и индивидуально – личностный. Общезначимость не распространяется на все человечество. Красота не является общечеловеческой ценностью. То, что считают красивым одни поколения, одни народы и различные социальные группы (например, возрастные), другие поколения, народы и группы могут не считать. В этом смысле красота – относительна. Нет абсолютных эстетических ценностей. Но есть абсолютная общечеловеческая способность отличать красивое от некрасивого, безобразного. Она называется эстетическим вкусом. Вкус может быть более или менее развит. Отсутствие эстетического вкуса обедняет человеческую личность, делает ее не до конца полноценной.

Тот факт, что критерием красоты выступает чувство, делает невозможным логическое, рациональное определение понятия красоты. Красота переживается, но логически не определяется, не «схватывается» в абстрактных понятиях. Все попытки в этом направлении оканчивались неудачей. В иррациональности красоты нет ничего мистического, как нет мистического в иррациональности любого чувства или такого понятия как «мнимое число» (квадратный корень из минус единицы) в математике. Иррациональное так же объективно существует и функционирует, как и рациональное.

Невозможность дать исчерпывающее логическое определение красоты не означает, что нельзя указать на целый ряд признаков, объективно присущих способности переживать. Одним из таких существенных признаков оказывается способность «схватить» в воспринимаемом (или представляемом) единство в многообразии. Такое единство вносит порядок в многообразие, делает сложное относительно простым. Свой вклад в единство вносят такие объективные качества как органическая целостность, целесообразность, симметрия, пропорциональность, ритм и др. Указанные свойства сами по себе, независимо от человека, не являются красотой. Они выступают как объективные предпосылки, условия для формирования в сознании (и бессознательном) воспринимающего (или представляющего) человека феномена красоты. В той мере, в какой красота не может возникнуть на «пустом» месте без объективных предпосылок, она объективна. Одновременно следует признать ее субъективной, ибо она требует от человека определенных усилий, действий, которые не могут не быть творческими актами. Любая красота – и не только в искусстве – продукт творчества. Описывая красоту цветка, В.Брюсов писал: Есть тонкие властительные связи / Меж контуром и запахом цветка. Чтобы выявить такие связи, требуются от любого, кто чувствует красоту этого цветка, творческие усилия. Конечный результат этих усилий переживается как гармония, гармоническое состояние души.

Различия между людьми в оценке (и одновременно в творчестве) красоты объясняются тем, что на основе одних и тех же объективных предпосылок создаются разные гармонии, разные единства многообразного, разные симметрии, разные гармонии, разные единства многообразного, разные симметрии, разные ритмы, разные пропорции. Наиболее отчетливо это видно в искусстве, в его многообразных эстетических качествах на различных ступенях истории, у разных народов и у отдельных авторов.

Почему люди по разному оценивают (и творят) красоту? Чувство красоты – чувство приятного, положительно действующего на органы зрения и слуха. Неприятной красоты не бывает. Неприятно – безобразное. Различение чувственно-приятного от неприятного – одна из функций эстетического вкуса.

Вкус бывает не только эстетический. Люди различают «на вкус» приятную и неприятную пищу (напитки, запахи и др.). У разных народов и отдельных индивидов имеются врожденные, физиологические реакции в отношении приятного. Поэтому справедливо говорят, что о вкусах не спорят. В этом физиологическом аспекте это верно и в отношении эстетического вкуса. Разные народы и отдельные люди эстетически предпочитают разные цвета и звуки.

Своеобразие и сущность эстетического вкуса состоит не в физиологической, но в культурно-исторической природе. Чувство красоты – сравнительно поздний продукт культурного развития. То, что сегодня оценивается как красивое, на ранних стадиях развития культуры оценивалось как целесообразное и полезное (утилитарное). Например, в человеке негативно оценивалось прежде всего нарушения (отступления) от физической и психической нормы, ибо это отрицательно сказывалось на исполнении социальных ролей (работника, воина, матери и т.п.). Позже негативная оценка нарушения нормы ляжет в основу формирования эстетического феномена безобразного и комического. Напротив, соответствие норме и в особенности высокая степень совершенства положительных полезных качеств (и физических и психических) генетически восходит к феномену эталона красивого, к эстетическому идеалу.

Свидетельством этому может быть сегодняшняя речевая практика. Красота внешности человека часто обозначается такими словами, эпитетами, которые говорят о норме, цельности, здоровье человека: породистый, холеный, осанистый, гвардейский, широкоплечий, мощный, богатырский и т. п. Признаки болезни (исхудавший, истощенный, бледный и т.п.) часто выступают как синонимы «некрасивого».

Понятие нормы и эстетического идеала относительно. Высокий рост для европейца часто служит одной из характеристик внешней красоты человека, но такой же рост для низкорослых племен (например, пигмеев) – уродство. У каждого человеческого коллектива (социума) – своя мера, свой идеал. Знаменитый тезис греческого философа Протагора о том, что человек есть мера всех вещей (ср. у М.Волошина: Мир отвечал размерам человека, / И человек был мерой всех вещей) полностью относится к красоте.

Меру нормального, целесообразного и полезного для человека, человек переносит на весь окружающий мир, в том числе и на природу. В мире неодушевленной и живой природы нет сознательной цели, целеполагания, а значит и целесообразности. Там есть приспособленность к среде, соответствие структуры и функций (поведения). Но человек по аналогии с собой и своим поведением переносит на природу представление о целесообразности и соответственно о красоте. Природа для человека – неиссякаемый источник для формирования эстетических гармонических представлений, благодатная почва для формирования и осуществления чувства красоты. Твой взгляд – да будет тверд и ясен: / Сотри случайные черты / И ты увидишь: мир прекрасен. (А.Блок).

Осмысляя и обобщая в процессе многовековой общественной практики факт удовлетворения, удовольствия от целесообразности, полезности как своих действий и их результатов (предметов культуры), так и «целесообразности» в природе, человек стремился выявить общий источник такого удовольствия. Выявить не просто саму целесообразность, а форму целесообразности. Эта форма, или как ее охарактеризовал И.Кант, целесообразность без цели и есть красота, чувство гармонической формы, бессознательно, интуитивно формируемое в каждодневном опыте.

Независимо от конкретного содержания, с которым форма всегда связана и которую всегда выражает, эту форму, или красоту, отличают те же признаки, что свойственны объективным предпосылкам чувства красоты – органическая целостность, пропорциональность, симметрия, ритм, динамическая напряженность и др.

С формой целесообразности (красотой) мы встречаемся не только в мире вещей и процессов действительности, но и в мире понятий и представлений. Все, что непосредственно воспринимаемо (и представляемо) зрением и слухом, может быть предметом эстетического созерцания, вызывать чувство красоты. Так, математические и физико-математические понятия, когда они выражены в наглядной формулировке, четко фиксирующей определенный комплекс идей, могут быть предметом – для посвященных – эстетического восхищения. Л.Больцман испытывал эстетический восторг от «изящества» уравнений Д.Максвелла, выражающих основные законы электромагнетизма. Формулы Максвелла чрезвычайно целесообразны, им присущ ритм и емкость, выразительность и краткость, благодаря ритму их удобно схватывает глаз. Не случайно известный современный математик Г.Харди считает красоту высшей целесообразностью с математической точки зрения. Еще Пифагор и Платон усматривали красоту в числовых соотношениях. Согласно Платону «мера» и симметрия есть первооснова красоты. Для эстетического впечатления важен не только момент наглядности формы, но и преодоление сложности, сведение сложности к простоте как в области алгебраических знаков, так и в области геометрических конструктивных понятий. Характерны некоторые названия кривых аналитической геометрии – «трехлепестковая роза», «локон» и другие, указывающие на их эстетическую выразительность, красоту. В описании сложных химических соединений мы найдем разнообразные геометрические схемы, поражающие причудливой гармонией. Например, структурная формула черного анилина (краски) напоминает красоту орнамента, но только не декоративного, а выражающего взаимодействие, соотношение атомов.

Красота, будучи формой, объективно связанной с содержанием, субъективно совершенно свободна от какого бы то ни было интереса, от понятия о предмете, от соображений о цели или пользе. Она непосредственно своим чувственным обнаружением возбуждает в нас чувство удовольствия. Это удовольствие, наслаждение носит абсолютно бескорыстный характер. Мы любуемся предметом (объектом) созерцания и никакой другой цели, кроме этого любования, нет.

Если в самом предмете эстетического любования, в красоте нет цели, пользы, то сам процесс бескорыстного созерцания чрезвычайно духовно полезен. Бескорыстие придает ему высоконравственный характер. Мы любуемся предметом (объектом) созерцания и никакой другой цели, кроме этого любования, нет. Общение с красотой духовно полезно обществу и индивиду, ибо вносит свой вклад в формирование нравственных качеств личности. Не поэтому ли Достоевский считал, что красота спасет мир?

И.Кант различал свободную и «связанную», «обусловленную» красоту. Свободной красота бывает лишь в «поле» эстетического созерцания (и творчества), но это «поле» неизбежно вплетено в контекст реальной жизнедеятельности. Поэтому, обособившись, красота снова вступает в связь (и никогда ее не теряет) с различными видами целесообразной и полезной деятельности.

Начиная с древности, человек в трудовой деятельности не только создавал изделия, которые удовлетворяли насущные утилитарные потребности, но и творил их по законам красоты, в частности, украшая различными орнаментами. В свою очередь эти орнаменты были связаны с религиозно-магическими обрядами и действами. Связь красоты с полезными предметами нашла свое продолжение и развитие в народном декоративно-прикладном искусстве, в художественном ремесле и художественной промышленности. В структуре последнего формируется дизайн, который с точки зрения красоты (и разумеется пользы, целесообразности) осмысливает и оформляет предметы, учитывая особенности не только его внешнего вида, но и необходимое функциональное и композиционное единство.

Обратимся к игре. Красота как чувственно-приятное связана с врожденным игровым началом, которое старше культуры. Игре как факту культуры красота внутренне не присуща, но игра обладает склонностью вступать в контакт с различными видами красоты. Более примитивным формам игры с самого начала присущи радость и изящество. Красота движений человеческого тела находит свое высшее выражение в игре, в частности и в особенности – в спортивной. Здесь и в более высокоразвитых формах игры мы находим ритм и гармонию. Связь игры и красоты несомненна и многообразна.

Теснейшая связь красоты с религией прослеживается, начиная от древнейших магических обрядов и вплоть до современных религиозных культовых действий, обрядов и празднеств. При этом роль красоты не ограничивается декоративной функцией. Существует глубокая внутренняя связь красоты и религиозных идей, в особенности с нравственным аспектом религиозного сознания.

Красота связана тесными узами не только с добром, но и с такой интеллектуальной ценностью как истина. Как и в сфере религиозного сознания, красота не ограничивается декоративной функцией и в области философских и научных идей. Красота научных формул, о которых шла речь ранее, неразрывно обусловлена истинностью этих формул. Известный физик П.Дирак считал, что красивая теория, красивая формула не может не быть верной. Другой ученый-физик Р.Фейнман полагал, что истину можно узнать по ее красоте. Математик А.Пуанкаре писал о том, что полезными комбинациями являются как раз наиболее изящные комбинации. Знаменитый авиаконструктор А.С.Яковлев утверждал: «некрасивый самолет не полетит, не знаю почему, но не полетит». Опыт убеждал его в том, что некрасивые образцы надо отсеивать: все равно в эксплуатации они себя не оправдают. Все эти и подобные им высказывания восходят к Платону, считавшему, что «красота – сияние истины».

В концентрированном виде связь красоты с другими духовными ценностями и прежде всего с нравственностью проявляет себя в искусстве: музыке, театре, литературе, в изобразительном искусстве и др. – во всех «изящных» искусствах. По утверждению замечательного русского мыслителя М.Бахтина, все ценности здесь выступают под «эстетическим интегралом». Сердцевина этого «интеграла» – красота, которая выступает здесь в своей наивысшей форме – в форме прекрасного. Искусство всегда прекрасно, что бы оно ни изображало в своем содержании: красивое или некрасивое, даже безобразное. О.Роден писал, что «стоит великому артисту или великому писателю коснуться до какого-нибудь безобразия, чтобы оно мгновенно преобразилось: ударом волшебного жезла безобразное превращается в красоту: это алхимия, это колдовство!».

Художник двояким образом преодолевает безобразное, негативное. Во-первых, он достигает этого, представляя безобразное, негативное как общественный феномен. С позиций положительного нравственного идеала художник занимает по отношению к нему отрицательную позицию, произносит над ним приговор, тем самым способствуя утверждению эстетического идеала. Во-вторых, с помощью своего мастерства он создает красивую художественную форму. Основа этой формы – композиция с присущими ей объективными предпосылками красоты: целостностью, органичностью, ритмом, пропорциональностью (в частности и в особенности – «золотым сечением») и другими чертами. Кроме того, художественная форма в истинном искусстве находится в гармоническом соответствии с идеей произведения, с позиций которой художник оценивает изображаемое. В этом случае принято говорить об единстве формы и содержания. Художественная форма придает красоте в искусстве особое качество – художественность.

В современном искусстве модернизма и постмодернизма красота часто отходит на второй план. Место прекрасного занимают другие ценности, которые П.Валери назвал шок-ценностями – новизна, интенсивность, необычность. Подобное «искусство» в отличие от традиционного искусства не выполняет эстетической функции как главной и определяющей, оно осуществляет другие социальные функции.

Евгений Басин

Философия женской красоты — Управление культуры Администрации Екатеринбурга

71

Мне нравится!

24 сентября в Екатеринбургской галерее современного искусства открылась выставка «Свет. Тени. Идеальная женщина» российского фотохудожника Георгия Майера. Здесь представлено более 20 работ, на которых женская фигура «говорит» на языке светотени.

Занавешенные окна, искусственный свет и спокойная музыка ­– все это создает особую атмосферу для постижения произведений современного искусства. В этот раз объектом наших размышлений становится женский образ и его идеал. Модели на фотографиях не раскрывают своего характера, они словно холст для художника, который вместо красок использует свет и тень, чтобы передать зрителям свое представление о красоте. Так, например, в работе «Тени» тело обнаженной девушки частично «выхвачено» из темноты – несмотря на наготу, образ остается загадочным.

«Нам, женщинам, часто советуют быть непредсказуемыми для мужчин, быть тайной, даже если брак длится не один год. Девушка на фотографии, с одной стороны, полностью открыта взорам, но, как и любая женщина, хранит пару секретов про запас», – делится впечатлением от выставки посетительница Анастасия.

Георгий Майер раскрывает в своих работах философию женской красоты. Так, «Геометрия света» не только демонстрирует мастерство автора в светотени, но и создает образ прекрасной незнакомки. Пространство в своих работах фотограф разделяет на черное и белое, а женский силуэт помещает таким образом, чтобы он взаимодействовал с фоном подобно Инь и Ян. И нашему взору с позволения автора открывается то нежная кисть руки, то беззащитная спина или часть прекрасного лица. Все остальное старательно скрывает тень.

«Мне кажется, серия говорит о том, что нет на свете идеально красивой женщины, но в каждой есть частичка этого совершенства», – делится соображениями посетитель Олег.

В серии «Тени 2016» фотограф заявляет о многогранности образа идеальной женщины. Окутывая своих моделей покрывалом теней и не выставляя интимное на показ, Георгий Майер раскрывает нежную, загадочную, роковую и священную природу прекрасного пола.

«Нельзя не сказать об удивительной технике, используемой художником. Он освещает значимые детали, а нам, зрителям, оставляет женский силуэт, чтобы каждый мог додумать свой идеал», – делится мыслями Андрей Иванович, фотограф.

И завершающая фотопроект серия «Внутренние противоречия», снятая на длинной выдержке, демонстрирует непредсказуемую натуру, которая находится в борьбе с собой, метаниях и поисках себя.

«”Внутренние противоречия“ показывают многогранность и неоднозначность каждой женщины. А техника исполнения достойна восхищения», – комментирует серию посетитель Владимир.

С древних времен скульпторы, музыканты, художники и поэты восхваляли женскую красоту, говорили о совершенстве прекрасного пола. В каждый период и у каждого творца был свой идеал красоты: гармония и особый анатомический канон – в Древней Греции, в эпоху барокко ценились пышные формы, на смену которым пришли худощавость и подростковая угловатость. Сегодня же современный фотохудожник Георгий Майер через свет и тень заявляет о своем видении идеальной женщины.

Выставка работает с 24 сентября по 23 октября.
Адрес: г. Екатеринбург, ул. Красноармейская, 32.
Время работы: ежедневно с 11:00 до 20:00.
Ограничение: 18+
Стоимость билетов: 200 р. – полный , 100 р. – льготный (пенсионеры, студенты).
Справки по телефону: +7 (343) 350-22-00.

Автор: Мария Буга

Фото: Анна Печняк

поделились
в соцсетях

Комментарии пользователей сайта

Оставьте комментарий

Философия красоты

Философия красоты

Красота — это плод свободной души и крепкого здоровья.
Шефер Л.

Что есть Красота? Ее эталоны, критерии и идеалы менялись с течением веков. Поэты и художники воспевали ее в своих произведениях, пытаясь показать в ней гармонию всего Мироздания. Еще Мухаммед Физули (1502-1562 гг.) уверенно заявлял: «Весь мир, в мотылька превратившись, летит на свечу Красоты», подразумевая под Красотой величайшее творенье гармоничного мира, в котором мы живем. Не утратило актуальности это изречение и сегодня.

Красота – это совершенство. Она не только радует глаз и чарует звуками слух. Это и гениальные музыкальные произведения, талантливые архитектурные ансамбли и художественные полотна, блестящие научные открытия. Красота наполняет гармонией все, что нас окружает. Она внешнее отражение внутреннего здоровья. И пусть в веках остались эпохи совершенствования и украшательства, истинная ценность, со времен древней Греции, осталась прежней – сохранение естественной красоты.

Стремительный современный мир создал все условия для созидания, но в тоже время, и разрушения Красоты. Загрязненная окружающая среда, стрессы, некачественные продукты питания и вода, электро-магнитные излучения и т.п. постепенно разрушают данную нам природой Красоту. Поэтому в последние годы, в мире наметился устойчивый тренд «возврата к природе». Использование экологически чистых материалов и технологий, натурального сырья и продуктов приобретают большую популярность. Ведь только находясь в естественной среде, человек сможет оставаться здоровым физически и духовно.

Среди ценностей Группы компаний «Эльфа» — здоровье, гармония, честность и экологичность, занимают первые позиции. Создавая уникальные рецептуры косметических средств, специалисты научно-исследовательской лаборатории Компании, используют прогрессивные технологии и инновационные ингредиенты, созданные самой Природой. Качественное сырье, уникальная рецептура, высокая культура производства – триада успеха наших косметических средств. Приобретая любой продукт, созданный специалистами нашей компании, можно быть уверенным в получении заявленного эффекта, что подтверждается и многочисленными исследованиями.

Подчеркните природную красоту и сохраните здоровье кожи и волос с продукцией Группы компаний «Эльфа».

Как философы думают о красоте?

«Сама красота — это всего лишь разумный образ бесконечности», — сказал американский историк Джордж Бэнкрофт (1800–1891). Природа красоты — одна из самых увлекательных загадок философии. Красота универсальна? Откуда мы это знаем? Как мы можем предрасположить себя принять это? Почти каждый крупный философ занимался этими вопросами и их единомышленниками, включая великих деятелей древнегреческой философии, таких как Платон и Аристотель.

Эстетическое отношение

Эстетическое отношение — это состояние созерцания предмета без какой-либо другой цели, кроме как оценить его. Таким образом, для большинства авторов эстетическая установка бессмысленна: у нас нет причин заниматься ею, кроме как получать эстетическое удовольствие.

Эстетическое восприятие может осуществляться посредством чувств : глядя на скульптуру, цветущие деревья или горизонт Манхэттена; слушая «Богему» Пуччини; дегустация грибов , ризотто ; ощущение прохладной воды в жаркий день; и так далее.Однако для достижения эстетической позиции чувства могут и не понадобиться. Мы можем радоваться, например, воображению красивого дома, которого никогда не существовало, или открытию или пониманию деталей сложной теоремы в алгебре.

Таким образом, в принципе эстетическая установка может относиться к любому предмету через любой возможный способ переживания — чувства, воображение, интеллект или любую их комбинацию.

Существует ли универсальное определение красоты?

Возникает вопрос, универсальна ли красота.Допустим, вы согласны с тем, что «Давид» Микеланджело и автопортрет Ван Гога прекрасны: есть ли что-то общее у таких красоток? Есть ли единое общее качество, beauty , которое мы испытываем в обоих из них? И разве эта красота та же самая, которую испытываешь, глядя на Гранд-Каньон с его края или слушая Девятую симфонию Бетховена?

Если красота универсальна, как, например, утверждал Платон, разумно предположить, что мы не познаем ее через чувства.Действительно, рассматриваемые предметы совершенно разные и также известны по-разному (взгляд, слух, наблюдение). Если между этими субъектами есть что-то общее, это не может быть то, что познается через органы чувств.

Но есть ли что-то общее во всех переживаниях красоты? Сравните красоту масляной картины с красотой сбора цветов в поле Монтаны летом или серфинга на гигантской волне на Гавайях. Кажется, что в этих случаях нет единого общего элемента: даже чувства или основные идеи не совпадают.Точно так же люди во всем мире считают красивыми различную музыку, изобразительное искусство, исполнение и физические атрибуты. Именно исходя из этих соображений многие считают, что красота — это ярлык, который мы прикрепляем к разным событиям, основанным на сочетании культурных и личных предпочтений.

Красота и удовольствие

Обязательно ли красота сочетается с удовольствием? Люди хвалят красоту, потому что она доставляет удовольствие? Жизнь, посвященная поискам красоты, достойна того, чтобы жить? Это некоторые фундаментальные вопросы философии на стыке этики и эстетики.

Если, с одной стороны, красота кажется связанной с эстетическим удовольствием, поиск первого как средства достижения второго может привести к эгоистическому гедонизму (эгоцентричному поиску удовольствий ради самого себя), типичному символу упадка.

Но красоту тоже можно считать ценностью, одной из самых дорогих для человека. Например, в фильме Романа Полански « Пианист » главный герой спасается от запустения Второй мировой войны, играя балладу Шопена. А прекрасные произведения искусства хранятся, хранятся и преподносятся как ценные сами по себе.Нет сомнений в том, что люди ценят красоту, увлекаются ею и желают ее — просто потому, что она прекрасна.

Источники и дополнительная информация

• Эко, Умберто и Аластер МакИвен (ред.). «История красоты». Нью-Йорк: Random House, 2010.
• Грэм, Гордон. «Философия искусств: введение в эстетику». 3-е изд. Лондон: Тейлор и Фрэнсис, 2005.
• Сантаяна, Джордж. «Чувство красоты». Нью-Йорк: Рутледж, 2002.

Красота — Философия — Oxford Bibliographies

Антологии красоты, объединяющие писателей, которые, хотя и могут обсуждать искусство, делают это в основном только для того, чтобы раскрыть нашу способность к красоте, включают превосходную подборку исторических чтений, собранных в одном томе Hofstadter and Kuhns 1976 и более культурно инклюзивная коллекция Cooper 1997. Недавние антологии красоты могут принимать форму исследования эстетической ценности, например, в Schaper 1983, или, более конкретно, этического измерения эстетической ценности, например, в Hagberg 2008 .Справочные работы по философской эстетике сегодня, как правило, сосредоточены на философии искусства и критике. Обычно они включают одну главу о красоте, и в этом контексте Mothersill 2004 рассматривает красоту как оценочную категорию искусства; и в соответствии с этим подходом Mothersill 2009 рекомендует исторически обоснованное понимание концепции красоты, заимствованной у Гегеля. Недавняя тенденция к эстетике окружающей среды возвращает нас к красоте как к свойству мира природы, как в Zangwill 2003, в то время как McMahon 2005 реагирует на эмпирические тенденции, рассматривая красоту как ценность, совместимую с натурализацией.Исчерпывающая статья «Красота» в Оксфордской энциклопедии эстетики разделена на четыре части. Он начинается с краткого, но превосходного изложения Стивена Дэвида Росса истории концепций, лежащих в основе теории красоты и философской эстетики в более широком смысле. За ним следует специальный раздел Николаса Паппаса, посвященный классическим концепциям красоты, а затем раздел Яна А. Аэрцена, посвященный средневековым концепциям красоты. Запись завершается дискуссией Николаса Риггла о красоте и любви, которая вводит в тему современные темы.Guyer 2014 анализирует исторические тенденции в подходах к теории красоты таким образом, чтобы выявить контрасты с современными перспективами.

«Красота». В году Абхинавагупта – Византийская эстетика . Vol. 1 из Энциклопедия эстетики . 2-е изд. Под редакцией Майкла Келли. Нью-Йорк: Oxford University Press, 2014.

В ходе изложения исторических основ концепции красоты нам предоставляется превосходный обзор ключевых концепций, которые все еще доминируют или лежат в основе философской эстетики, включая удовольствие, желание, добро, незаинтересованность, вкус, ценность и любовь.Доступно в Oxford Art Online по подписке.

Купер, Дэвид. Эстетика: классические чтения . Oxford and Malden, MA: Blackwell, 1997.

Введение в некоторые классические чтения о красоте с последующим отрывком из соответствующей работы. Они обсуждаются с точки зрения их важности для понимания искусства, а не ценности в целом.

Гайер, Пол. История современной эстетики .3 тт. Кембридж, Великобритания: Cambridge University Press, 2014.

Гайер прослеживает развитие ключевых концепций эстетики, включая красоту, в контексте более широких масштабных тенденций, таких как эстетика истины в древнем мире, эстетика эмоций и воображение в мире. 18 век, и эстетика смысла и значения в 20 веке.

Хагберг, Гарри И., изд. Искусство и этическая критика . Молден, Массачусетс: Wiley-Blackwell, 2008.

DOI: 10.1002/9781444302813

Серия статей об этическом измерении искусства, авторы подчеркивают этическое значение определенного искусства / литературного / музыкального произведения или вида искусства. Стоит отметить, что в ведущем эссе Поля Гайера утверждается, что писатели 18-го века о красоте не придерживались каких-либо концепций, несовместимых с этим подходом.

Хофштадтер, Альберт и Ричард Кунс, ред. Философия искусства и красоты: избранные чтения по эстетике от Платона до Хайдеггера .Чикаго: University of Chicago Press, 1976.

Хорошо подобранные отрывки из классических произведений с комментариями, порой омраченные анахроническим акцентом редакторов на искусстве. Чтения дают хорошее введение в различные концепции красоты как общей ценности.

МакМахон, Дженнифер А. «Красавица». В Routledge Companion to Aesthetics . 2-е изд. Под редакцией Бериса Гаута и Доминика Лопеса, 307–319. Лондон и Нью-Йорк: Routledge, 2005.

Исторический обзор, показывающий контраст между чувственным и формальным / ценностно-ориентированным подходами к красоте, достигающий высшей точки в контрасте между принципом удовольствия Фрейда и конструктивистским подходом когнитивной науки.

Мазерсилль, Мары. «Красота и суждение критика: переосмысление эстетики». В The Blackwell Guide to Aesthetics . Под редакцией Питера Киви, 152–166. Молден, Массачусетс: Блэквелл, 2004.

DOI: 10.1002 / 9780470756645

Излагая изменение фокуса философской эстетики между 19 и 20 веками, Мазерсилль затем приступает к анализу красоты с точки зрения ее значения для понимания эстетической ценности по отношению к искусству.

Мазерсилль, Мары. «Красота.» В Товарищ по эстетике . 2-е изд. Под редакцией Стивена Дэвиса, Кэтлин Хиггинс, Роберта Хопкинса, Роберта Стекера и Дэвида Э. Купера, 166–171. Молден, Массачусетс: Wiley-Blackwell, 2009.

Мазерсилл рассматривает вклад ключевых исторических фигур, прежде чем остановиться на историзме Гегеля, как наиболее полезный способ проникновения в суть настоящего контекста. Доступно онлайн.

Шапер, Ева, изд. Удовольствие, предпочтение и ценность .Кембридж, Великобритания: Cambridge University Press, 1983.

Серия эссе выдающихся философов о природе эстетической ценности, которые очень полезны в качестве введения в изучение теории ценностей, включая эссе о вкусе, удовольствии, эстетическом интересе и т. Д. эстетический реализм и эстетическая объективность.

Зангвилл, Ник. «Красота.» В Оксфордский справочник эстетики . Под редакцией Джеррольда Левинсона, 325–343. Нью-Йорк: Oxford University Press, 2003.

Введение в традицию аналитических подходов к теории ценностей. Красота анализируется на ее компоненты и взаимосвязи, а ее статус рассматривается с точки зрения субъективности и объективности.

332 Beauty Intro

332 Beauty Intro

1

Философия красоты (PHIL 332)

Текст инструктора Джона Х. Брауна

Введение

Как вы скоро обнаружите, многие наши проблемы с красотой носят лингвистический характер. Поэтому важно объяснить свои условия, и этот процесс будет продолжаться. по всему тексту по мере знакомства с новыми частями предмета.В качестве первого взноса уместно сказать что-то о терминах для всей нашей темы: эстетика, теория красоты, философия искусства.

Все эти термины носят несколько расслабленный характер. Мыслители используют их по-разному а иногда и взаимозаменяемы, и все это знают. Нет важного последствия возникают из-за неупорядоченности использования, но хорошо знать, какие автор, которого вы читаете, имеет в виду их. Я считаю, что эстетика включает теорию красоты как неотъемлемой части.Помимо красоты есть и другие эстетические ценности: возвышенность, выразительность, юмор, живописность, миловидность, привлекательность, удобство, аккуратность и т. д. У меня нет полного списка, и я никого не знаю кто делает. Более того, на мой взгляд, вопрос о том, сколько ценностей могут быть истолкованы как формы красоты. Только полная теория красоты может ответить этот вопрос. Но на первый взгляд кажется, что существует семья эстетических ценностей. из которых красота одна.Следовательно, эстетика — это более широкое исследование, чем теория Красота.

Эстетика пересекается с философией искусства, потому что многие художественные ценности эстетические, включая конечно красоту. Но некоторые художественные ценности кажутся быть видами красоты (хотя, опять же, следует отложить окончательный приговор). Например, оригинальность и креативность — главные художественные ценности, но являются ли они своего рода Красота? Это вообще эстетические ценности? Имеет ли значение оригинальность произведения в оценивая его красоту? Влияет ли это на его эстетическую ценность? Не очевидно.Они вполне может быть эстетически нейтральным. Кроме того, некоторые эстетические ценности могут не иметь художественного значения. те, например менее эстетические ценности, такие как привлекательность. Далее немного искусства, особенно в наше время, кажется, добродетелью быть не только некрасивым но контрэстетично в целом. И, конечно же, многое из того, что эстетика обращает внимание, например, на здоровье и физическую бодрость, не относится к произведения искусства. Поэтому кажется вероятным, что области искусства и эстетически простираются друг от друга.Область философии искусства кажется только для того, чтобы пересекаться с эстетикой и теорией красоты, а не для того, чтобы часть любого из них (ни они его).

Итак, в качестве предварительного первого приближения у нас есть теория падения красоты. в эстетике и эстетике, пересекающейся с философией искусства. Это может быть показаны диаграммой их соответствующих доменов:

2

По крайней мере, это разумное первое приближение относительно трех областей.Окончательная адаптация терминов к значениям будет зависеть от достижения полной и в целом убедительной теории троих. Неуверенность в то, как все обернется, является большой частью причины непостоянства в использовании уже упоминалось.

Еще одно различие, которое стоит сделать вначале, — это философское и психологическая обработка трех только что упомянутых областей. Психологические эстетика — это эмпирическое исследование явлений, попадающих в эту область, особенно с фактическими предпочтениями и отвращениями, а также с условиями, которые влияют на их.Наша тема скорее философская, чем психологическая. Мы используем данные психологией, но, короче говоря, мы ищем то, что должно ценить то, что ценно, а не то, что ценится на самом деле. Таким образом, для философской теории красоты, основным предметом является сама ценность, а не степень, в которой он признан и оценен. В определенных точках психологического концепции непосредственно входят в анализ красоты, как, например, в теориях которые определяют красоту частично с точки зрения человеческой реакции.Но всегда психология играет второстепенную роль, а не ведущую. К тому же психолога нет. предположил бы, что его область поиска пытается ответить на стандартные философские вопросы о красоте.

Это приводит к вопросам о положительном характере теории красоты, к которому я сейчас перехожу.

Что такое (философская) теория красоты?

Теория красоты, как и любая заслуживающая названия теория, представляет собой набор утверждений. с целью изложить истины, которые в совокупности дают понимание тема.В этом отношении теория красоты похожа на теорию гравитации или размножение клеток. В частности, красота — это ценность, как и справедливость. Теория Красота, как и теория справедливости, должна определять ценность, в идеале — по определению; должен объяснить, как можно распознать эту ценность, как можно спорить о ней. рационально устроился; и должен описывать в общих чертах свойства, которые делать вещи красивыми. Основное направление деятельности теории красоты — облегчить суждение о красоте в конкретных случаях, как и теория справедливости главным образом для облегчения суждения о справедливости или несправедливости действий, социальных условий, и лиц.Делать такие суждения в свете теории означает применять теория. Такое применение относится скорее к категории практики, чем теории.

Теории красоты и справедливости в определенном смысле абстрактны. Они имеют дело с рассматриваемая ценность в целом. Они ищут анализ, который поможет случаи. Таким образом, они должны искать общие истины — «универсалии». Быть уверенным, проверка теории красоты погружает человека в конкретное дело, поскольку теория верна всех случаев должно быть верно для каждого.Но проверив данный случай, нужно двигаться дальше и дальше. Основная ориентация человека должна быть глобальной. Далее необходимо прикрыть все возможные случаи, а не только реальные. Никто не может быть ограничен действительностью когда предмет — идеал. В этом смысле теория красоты тоже абстрактна. в смысле визионерства. Напротив, применение теории приводит к утверждениям об отдельных случаях, которые в терминологии логики являются «единичными» а не «универсальный».

Такая абстрактность характерна для философии в целом. Ориентация философ должен в этом смысле отличаться от художника или даже искусствовед, оба из которых должным образом поглощены определенным искусством проект или определенный набор стилей. Взгляды художников и критиков становятся для философа данными, а не выводами. Выводы философа должны быть проверены на соответствие этим идеям, но их нельзя прочитать из только идеи.

3

Итак, на уровне теории, в мире идей и утверждений, какие именно с какими заявлениями мы сталкиваемся? Попробуем составить грубую классификацию утверждений, которые можно найти в теориях красоты.

Во-первых, теорию красоты можно разделить на три категории: онтологические утверждения , эпистемологические утверждения , и изложения нормативных критериев .Это деление точно соответствует На самые разные вопросы пытается ответить теория красоты.

В рамках этой классификации существует также различие семантического «уровня». быть замеченным. Нормативные критерии — это первоочередные утверждения о красоте, тогда как онтологические и эпистемологические утверждения — утверждения второго порядка.

Начнем с нормативных критериев красоты и идеи первоклассности. заявления.Нормативные критерии — это утверждения о том, какие свойства имеют тенденцию делать вещи красивыми. Итак, у них есть такая форма, как:

Все, что имеет P (например, единицу), имеет тенденцию быть красивее, чем было бы быть иначе, при прочих равных.

Логически это простое обобщение (не теоретических) суждений о частные случаи: A имеет единство и поэтому красивее, чем в противном случае быть, при прочих равных, B имеет единство и потому красивее… Судебные решения о конкретных случаях — это самая простая форма суждения, какая только можно получить. которая существует до теории и ради которой и ищется теория, следовательно, обоснованно называется первоочередной. Их отличительная черта — использовать красоту в ее прилагательная форма (красивый): они приписывают красоту вещам, в частности, случаи (неторетические единичные утверждения) или в общих типах случаев (нормативные критерии).

Напротив, утверждения о красоте 2-го порядка ничего не приписывают красоте.Скорее, они говорят о самой красоте. Например, онтологических утверждения сказать, является ли красота собственностью или отношением, существует ли она независимо человеческого восприятия и чувств и т. д. Они называются онтологическими от греческого слова до , так как это вопросы о типе бытие красота есть (или есть). Таким образом, они касаются того, что приписывается вещам. когда говорят, что эти вещи прекрасны. Отсюда идея того, что они второстепенные. заявления; то есть утверждения об утверждениях первого порядка.Различие таким образом, является довольно общим и довольно точным:

1-го порядка : утверждения (вопросы) о прекрасном
2-го порядка : утверждения (вопросы) об утверждениях (вопросах) о все красиво

То же самое можно сказать о эпистемологических утверждениях. Эти вопросы касаются о том, как можно познать красоту, если она вообще может быть познана. Они тоже второстепенные, поскольку они касаются оснований, по которым можно утверждать заявление о красоте.

Центральный эпистемологических вопроса касаются структуры наших знаний красоты. Знание красоты человека в конечном итоге основано на знании общих принципов, названных выше нормативными критериями в математической моде, как думал Платон? Или наши знания о конкретных примерах более фундаментальны? и все обобщающие выводы или гипотезы, спроецированные на основе «данных» как законы естествознания, что больше соответствует тому, что Хатчесон поверил? Или какая-то другая модель ближе к истине о наших знаниях Красота?

4

В частности, некоторые мыслители считали, что не может быть строгих критериев. красоты, никаких достоверных обобщений; и что не может быть объяснения отдельных случаев, все наши «знания» о них основаны на не поддающихся анализу чувство или интуиция.

Большие вопросы 2-го порядка часто сочетаются между собой, а иногда и неоднозначны. онтология и эпистемология. Рассмотрим, например, вопрос о объективная реальность красоты. При осмотре этот вопрос делится на два. С одной стороны, он, пожалуй, в первую очередь, онтологический: действительно ли красота свойство вещей или это всего лишь фикция, так сказать проекция нашего эстетическое удовольствие? Но для многих это имеет и эпистемологическую сторону, составляющую в: Есть ли способ получить объективно достоверные знания о красоте? Онтологически можно было верить в реальность красоты и все же скептически относиться к нашим способностям знать это.В самом деле, некоторые мыслители прошлого, кажется, придерживались этой точки зрения, особенно во времена, когда красота была связана с таинственным божественным. Для такая, человеческая вера в то, что есть, а что нет, никогда бы не быть больше, чем просто мнением, хотя одни мнения могут быть верными, а другие ложными.

Еще один большой вопрос, который объединяет наши категории, а также неоднозначен между ними. из утверждения — можно ли определить красоту, и если да, то как? В одном смысле термин (одна сторона двусмысленности), определение — это утверждение эквивалентности значения , как, например, определение «холостяк» как «не состоящий в браке» брачный мужчина «.Это утверждение о сроках, а не о холостяках, и, следовательно, является заявлением 2-го порядка. То же и с определениями красоты. Когда Хатчесон (как здесь интерпретируется) определяет красоту объекта как его способность производить опыт красоты в оптимальном восприятии в оптимальных условиях, он заявить о значении термина «красивый». (Определения также могут рассматриваться как понятия или сущности — рассматриваемые таким образом они утверждают что две концепции или сущности, красота и удовольствие, или красота и способность только что процитированные, идентичны.)

Вряд ли мы можем помочь в рассмотрении определений красоты в этом смысле как отчасти онтологический и отчасти эпистемологический. Онтологически определение Хатчесона подразумевает, что красота — это способность определенного рода, что делает ее объективно настоящий. Но это также подразумевает, что для подтверждения заявления о красоте мы должны иметь «опыт красоты». аналогично нашему восприятию цвета или звука. Отсюда гносеологическая красота похоже на сенсорные свойства.

Но определение термина в более свободном, нетехническом смысле для того, что мы можем назвать нормативное определение красоты .Это будет сводиться к полное изложение нормативных критериев человека или культуры. Например, о любителя классической музыки иногда говорят, что он определяет музыкальную красоту с точки зрения ясности, порядка, достоинства и т. д. и любитель джаза, определяющий его с точки зрения синкопии, диссонанса, живости и т. д. я считаю, что это лучше не использовать для этого определение, так как термин уже имеет стандартное использование в логике и другой термин, критерий (множественное число , критерий ) доступен для этого другого значения.Но важно быть осознавать, что этот термин часто используется именно так. Критерии такого рода также часто называют стандарты .

Критерий (первого порядка) в этом философском смысле означает строго ориентировочный знак красоты. Сочетание всех критериев человека даст его общую критерий (в соответствии с только что приведенными конкурирующими критериями музыкальной красоты). Критерии также следует рассматривать как правила, поскольку если свойство является критерием красоты будет безопасно соблюдать правила: если что-то имеет это свойство, оцените это (вероятно, будет) красиво, и, если вы хотите сделать вещь красивее, посмотрим, сможете ли вы дать ему больше этого свойства, не нарушая других его прекрасных свойств. характеристики.

5

До сих пор мы сформулировали следующие виды утверждений, которые красота »в том или ином смысле.

Операторы 1-го порядка	Операторы 2-го порядка
Единичные утверждения об отдельных вещах	Нет единичных утверждений о конкретных вещах
-рекомендации
— упоминания о красоте в частном случае (супервентность-идентификация)
Общие положения (нормативные критерии)	Общие положения
-индивидуальные критерии	— онтологический
— общий пакет критериев (нормативное «определение»)	— эпистемологический
	— определение (в строгом смысле)

Истории о красоте

Мы говорили о различных аспектах нашего предмета и объяснили некоторые из условия нашего дискурса.Но пока мы не дали объяснения основных срок, красота. Мы использовали это слово так, как если бы читатель знал, что оно означает. Мы теперь должны подойти к ней поближе.

Мы можем сделать это, пробежав несколько общих мест о красоте, чтобы напомнить читатель того, как много уже все знают о красоте. Есть довольно немного. То, что все об этом знают, составляет основу «логики». притязаний на красоту, от которых зависит само существование предмета.Факты об основной логике красоты не трогайте большие предметные вопросы, но ясность в отношении этих фактов важна, если мы хотим избежать путаницы в отношении большие вопросы. Поэтому повторение этих «трюизмов» является необходимым часть ориентации в предмете.

1. Слово «красивый» употребляется случайно и восклицательно, что почти полностью лишенный смысла, представляющий собой не более чем выражение благоприятного отношение.Люди восклицают «красивый», имея в виду только «великий». или «замечательно» или «мне это очень нравится». Когда я говорю это пусто Я имею в виду, что услуга оставлена ​​полностью открытой. Это могло быть эстетично или это может быть любой другой вид: моральный, интеллектуальный, экономический и т. д. Мы можем использовать «красиво», чтобы выразить наше облегчение, когда мы освободились от опасности (это было красиво, когда полиция ворвалась разоружить террористов), провизия приюта, новости о футбольной победе или любом другом желанном событии.Это использование слова «красивый» раздражает, потому что это слово более строго ограничено эстетической ценности. Таким образом, люди, которые регулярно используют его неселективно, кажутся легкомысленными. потому что они, кажется, свели все ценности к одному виду, а наименее весомый. Моральный, медицинский, пищевой и общий Практически справедливо претендовать на приоритет перед эстетическим, что можно примерно приравнять с восхитительными размышлениями, свободными от более насущных вопросов.К воскликнуть «красивый» без разбора для долгожданных новостей кажется не просто неразборчивый, но сочный.

Серьезное, разборчивое использование этого термина поддерживает различие между красотой. и другие ценности (моральные, практические, интеллектуальные и др.). Что есть такое использование очевидно из избирательности, с которой традиционно б / у: красиво, но не хорошо, красиво, но не морально, красиво, но непрактично, и так далее. С этого момента я предполагаю, что мы говорим об этом использовании.

6

2. Каждое заявление о красоте подразумевает эстетическую похвалу. Заявления о красоте — это благодарности (прямые заявления о красоте — иронические или саркастические употребления слова «красивый» не считаются реальными заявлениями о красоте.) Таким образом, заявления о красоте являются подмножеством более крупных класс эстетических оценок, охватывающих не только похвалу, но и осуждение и безразличие — грубо говоря, уродство — утверждения и утверждения, что вещи ни то, ни другое ни красиво, ни некрасиво (претензии к мягкости).Эти оценки явно подразумевают континуум, идущий от красоты вниз через мягкость к уродству.

3. Всякое приписывание какой-либо вещи красоты предполагает наличие чего-то о том, что делает его красивым. «Делает» используется в специальных смысл здесь. Имеется в виду не причинно-следственная связь (например, когда слой лака делает цвета богаче), а скорее более интимный вид «изготовления», как когда один цвет гармонирует с другим, делая картину или комнату красивой (по цвету).«Делает» в этом смысле очень похоже на «есть». Если цветовые сочетания делают ансамбль красивым, то они прекрасны. об этом. С точки зрения «есть», трюизм таков: каждое заявление о красоте предполагает что в этой вещи есть что-то прекрасное. Таким образом красота требует основы. Технический термин для этой связи: супервентность : красота должны преобладать над другими свойствами.

Другой способ сформулировать эту точку зрения: учитывая два одинаковых по форме предмета, цвет, фактура и т. д., если одно красивое, то должно быть и другое. Нет два предметы могут быть такими, что один красивый, а другой нет, без есть какое-то другое отличие, различие формы, цвета, текстуры и т. д. в добродетель, из-за которой один красив, а другой нет. Красота (или уродство) ничего не происходит из других его свойств. В этом особом отношении красота это не автономное свойство, а супервентное.

4. В равной степени ясно, что вещи могут быть красивыми в некоторых отношениях и некрасивыми. в других.Некоторые заявления о красоте касаются только определенного аспекта объекта, например цвет волос человека, а не их текстура, или мелодия арии, а не оркестровка. Такие заявления о красоте зависят от конкретного аспекта. Они говорят только то, что красиво в том или ином аспекте.

5. Помимо таких претензий, связанных с конкретными аспектами, есть претензии и в отношении красоты в целом. Они призваны суммировать положительные и отрицательные стороны чего-либо и достичь общего оценка.Обратите внимание: когда у двух вещей разные достоинства и недостатки, их общая красота может быть одинаковой.

6. Заявление о красоте может быть более или менее ограничительным в отношении степени красоты. который утверждается. Некоторые ораторы придерживаются высоких стандартов, используя красивые только для самой верхней части континуума, упомянутой в пункте 3 выше. Другие более либеральны, позволяя быть красивым большему сегменту континуума. Они указывают на более высокую часть этого сегмента с помощью наречных определителей, таких как действительно, очень, чрезвычайно, ужасающе, трансцендентно, в высшей степени, абсолютно, которые высокопоставленные представители элиты презирают, потому что хотят «красивых» само по себе иметь большую силу (хотя даже они различают некоторые степени Красота).Наши лингвистические условности в этом отношении не очень строгие. Все, что требуется, — это существенное ограничение на долю плюсового сегмента. континуума, который считается прекрасным. Соответственно «слабо красивое» или «немного красивее» — неправильное употребление. Для нижних регионов плюс часть континуума «хорошо», «хорошо», «неплохо» являются принятыми формами, так же как умеренно отрицательные части континуума просто «непривлекательно», а не «некрасиво».Что понял, другие отличия использования — высокие стандарты по сравнению с либеральными — это вопрос индивидуальных предпочтений. Ничего существенного не следует из принятия одной лингвистической практики, а не из Другая. Но многие недоразумения возникают из-за того, что одна сторона не знает, какой порог другой употребляет термин «красивый».

Есть такие, кто считает красоту чем-то меньшим, чем высший сегмент континуума. Для них «возвышенность» или какой-то другой термин обозначает ее высшие пределы.Тогда у «Красивого» будет потолок, а также порог. С это употребление меньшинства, как исторически, так и в наше время, я скажу нет подробнее об этом.

7

Отсюда следует, что притязания на красоту несут в себе неявную относительность — они говорят что вещь прекрасна относительно заданного порога. Но эта относительность, Следует отметить, что ничего не говорит о субъективности красоты. (Подробнее об этом в 8 ниже.)

7. Есть еще одна безобидная теория относительности. Заявление о красоте может молчаливо несут ограничение на соревнование определенного уровня. Например красота детского искусства обычно оценивается по другим стандартам, чем искусство взрослые, как и такие качества, как ум, ловкость и сила детей и взрослые. Всевозможные оценки ценности обычно происходят в контексте некоторая конкуренция. Предполагается некоторый класс сравнения, явно формально соревнования (e.грамм. выставки собак или цветов) и в других местах негласно и обычно неопределенно.

Естественно, это усложняет задачу слушателя. Она должна собрать класс сравнения из общего контекста. Типичные реплики — фразы, в которых «красиво» функционирует атрибутивно, а не предикативно, как в слове «красивая ромашка», Это означает, что цветок прекрасен для ромашки, а не для цветов в целом, не говоря уже о вещах в целом (в универсальной конкуренции, так сказать).

Здесь снова относительность полностью нейтральна в отношении субъективности-объективности. проблема. Но, как и в случае с пороговой относительностью, важно знать, какая конкуренция предполагается данным заявлением о красоте.

8. Некоторые формы относительности совместимы с объективностью. Два вида рассмотренной теории относительности безвредны, потому что любые разногласия, вызванные разные пороги или разные классы соревнований исчезают, когда конкретный выявляются относительности.Учитель рисования хвалит детскую работу как красивую. Случайный зритель вне контекста считает, что это не очень красиво. Когда зритель знает, что это детская работа, он тоже может счесть ее красивой — по сравнению с этим класс сравнения. Аналогично для привередливого высокопорогового динамика в отношении более щедрому среднему порогу. В той мере, в какой их отличие это просто вопрос порога, это простая проблема перевода, а не разногласия по поводу эстетической ценности.

9. Помимо всего этого умеренного использования прекрасного, есть смысл в какая красота является идеалом, то есть максимальная степень красоты редко, если вообще достигается. Иногда мы называем эту степень абсолютно красивой, что означает в высшей степени прекрасное, такое прекрасное, что не может быть ничего прекраснее. (Фраза абсолютно красивая может также использоваться для обозначения безупречно красивой даже когда безупречность не дает высшей красоты, только высшую красоту подобных вещей.Ультрачистый тон может быть безупречно красивым без быть такой же красивой, как, скажем, Третья симфония Бетховена.

Два последствия

Из предыдущего вытекает следствие некоторой важности. Что действительно важно в спорах о красоте вещей сравнительный рейтинг присваивается их на континууме красоты-уродства. Если два человека согласны по всем сравнительным рейтинги, они имеют одинаковые эстетические ценности независимо от того, где их пороги красоты являются или какой класс сравнения они имеют в виду в данном случае.В этом чувство красоты — понятие сравнительное, как и другие ценности. Возможно это следствие слишком глубокое, чтобы быть трюизмом. Но похоже, что это момент, с которым согласится любой разумный человек, если ему будет дано краткое объяснение и время подумать.

Из этого следствия мы переходим к другому. Даже если умеренно положительный и отрицательные сегменты континуума красоты-уродства не дают с теми степенями, которые можно назвать красивыми или уродливыми, они кажутся отличными от сильные степени только в градусах.То есть они являются более слабыми степенями та же основная ценность. Следовательно, это естественно, и с точки зрения теории полезно, чтобы назвать все положительные степени континуума степенями красоты, все отрицательные степени уродства. Хотя, говоря таким образом, можно немного отклониться от обычного использования, это, безусловно, самый простой способ выразить общность присутствует в континууме. Я приму это использование. Вариантом использования было бы использование термина «некрасота», охватывающего все ступени ниже порога красоты.

8

За гранью истины: объективность против субъективности (Реализм против антиреализма)

1-9 не вызывают споров. Кроме того, они полностью нейтральны в отношении вопрос, является ли красота объективной реальностью или только субъективным вымыслом («чувство», как часто говорят). Однако в следующем пункте мы подошли к вопросу о «логике» красоты, который вызывает глубокие споры. Эстетические реалисты, верящие в (онтологическую) объективность красоты, будет считать это трюизмом.Субъективисты в отношении красоты будут иметь сомнения об этом и хочу заменить это другим утверждением. Я отмечаю альтернативу принципы с суффиксами.

10 (объект). Заявление о красоте — это, по сути, утверждение, что рассматриваемая вещь достоин эстетического восхищения. Термин «достойный» носит подразумевается, что правильно восхищаться, неправильно или небрежно не восхищаться, вещь. Он утверждает, что вещь заслуживает нашего восхищения.Субъективист склонен чувствовать дискомфорт из-за этого подтекста. Для вроде другие он использует термин «красивый», но он не хочу сказать, что что-нибудь имеет веские основания для его восхищения. Так он склонен предпочесть замену 10 (obj), свободную от этого предложения. Обычно заменитель — 10 (subj).

10 (subj). Заявление о красоте всегда должно содержать подразумеваемые — x , а x — постоянные. для человека, круга или культуры, эстетический вкус которых выражается требовать.Раньше основной вопрос иногда обсуждался на лингвистическом уровень. В 18 веке Кант мог утверждать, что присоединение к x или для x дает абсурд, потому что красота подразумевает, что ценность не связана с людьми или круги или культуры. В наши более релятивистские дни язык был растянут чтобы позволить скептикам выразить себя с помощью райдера от до / за x . Один слышит «красивый для меня (он, они)» в лучших кругах.Теперь мы должны перефразировать Заявление Канта применять только к эстетическим реалистам — было бы непоследовательно. чтобы они приложили эту релятивизирующую фразу к своим утверждениям.

Даже здесь требуется квалификация из-за одной из лингвистических морщин, путают столько разговоров о красоте. К / для х можно использовать в смысле по мнению x , что вовсе не обязательно подразумевает субъективность. Во-первых, красивая в мое мнение полностью согласуется с верой в онтологическую объективность — в красоте быть реальностью.Во-вторых, мнения могут быть эпистемологически объективными. Они таковы, когда они твердо основаны, в отличие от случайных, случайных или случайных. как-то иначе необоснованно. Так что реалист может постоянно говорить о чем-то быть красивым для него, если под этим он имеет в виду красивый, по его мнению. В таком случаев, на мой взгляд, является мягко «уступчивым», признавая либо наличие разногласий или неуверенность говорящего в правильности своего мнения, или и то, и другое.

Субъективистские взгляды поднимают много интересных проблем, одна из которых красота для данного человека или культуры зависит от времени. Если что-то красивое к / для x за один раз, должно ли быть вечно красиво для / для x? Поставить точку другой способ: если в момент t я объявлю вещь красивой, а потом объявлю это не красиво, должно ли одно из этих утверждений быть ложным? Радикальные субъективисты говорят нет, тогда как умеренные субъективисты могут сказать да. Подробнее об этом различии позже.

9

Философия красоты: часть первая

Древние теории красоты

1. Греческое слово «красота»

Вначале возникает вопрос об использовании нашего термина красота для переведите греческое слово каллос .Ученые, будучи много поспорить, занимать разные позиции. Ортодоксальная точка зрения состоит в том, что на самом деле не так много проблемы здесь. Как говорит Дж. Дж. Поллитт ( The Ancient View of Greek Art, с.193), «семантический диапазон каллос может быть столь же простым или сложным. как beauty , Schoenheit или любое другое слово, обозначающее то же качество. Вероятно, правильно будет сказать, что красота — это качество, на которое чаще всего смотрят. поскольку в произведении искусства и востребованы как обычным человеком, так и предполагаемым знаток.Все утверждают, что могут признать это; несколько попыток. определите это «. И все же Поллитт ссылается в сноске на совершенно иной взгляд Чарльза Селтмана: который открыто заявляет ( Подход к греческому искусству , стр. 29), что «Греки, чье мышление было ясным и простым, не имело таких запутанных понятий, как красота и красивая ». Причина Селтмана в том, что« жалкое слово «красота» [является] самым неопределенным и неопределенным словом в языке … »(стр. 28), охватывая поскольку это действительно эстетичный корпус красивого собора , свободный сленг красиво стреляет , и обычный и нормальный случай сексуально привлекательный .Селтман предпочитает переводить менее распространенное слово fineness греческий каллос . Это не только подчеркивает идею точного соответствия или уместности, в отличие от непринужденной покладистости, но при этом избегает низкопробной коннотации сексуальность.

Что мы на это скажем? Я предлагаю ряд вещей, к которым греки назвать красивым (например, каллос ) правдоподобно так же широк, как и наш ассортимент красавиц. Не исключена сексуальность, хотя и не придается особого значения. известность (но она тоже не в нашей).Более возвышенные из Греки, несомненно, сделали упор на более изысканный каллои ; но также более возвышенные из англоговорящих отдают предпочтение более изысканным наших красавиц. Наше обычное социальное использование отмечено многими предпочтениями и сдержанность, которую должна устранить любая теория красоты. Например, мужчины-гетеросексуалы часто не склонны называть мужчин красивыми, тогда как древние греки не сомневались вообще не называя их каллосом.Но это кажется пустяковой смысловой морщиной, такой как может встречаться между эквивалентами на разных языках. Кроме того, альтернативы доступны, например тонкость не более удовлетворительна. Как, например, мы можем идиоматически говорить о быке как о «сверхмощном» или о бархате как о «мелко гладкий»? Но естественно называть такие вещи красиво мощный или плавный. Тонкость кажется разновидностью красоты, а не заменой для этого. Он также может характеризовать лучшее из греческого искусства, как считает Селтман, но это не оправдывает замену этого термина на красоту в целом доска.Итак, не отрицая несовершенства общепринятой терминологии, я считаю, что В отношении слова «красота» лучше всего придерживаться традиции. Применяются аналогичные замечания относительно отношения между нашей красотой и латинскими словами pulchritudo ( forma также действует как прилагательное для beautiful ) .

2. Платоновская теория красоты: представленные основные идеи

Первый философ на Западе, разработавший теорию красоты. до нас — Платон (427? -347B.C.) хотя ряд других работ по искусству и красота сообщается до него. Платон обсуждает красоту не систематически. трактат, но в диалогах, в которых Сократ, его наставник, является главным героем. Диалоги записывают предполагаемые каверы на званых обедах, при встречах. в общественных местах Афин и среди групп интеллектуалов, собравшихся на эта цель в чьем-то доме. Часто в разговор вступает красота, чья главная тема — что-то другое, например любовь или справедливость.Поскольку Платон не говорить от своего лица, иногда возникает некоторая неуверенность в том, как взгляды его основного оратора соотносятся с его собственными.

Тем не менее, его сочинения о красоте — наши основные тексты на эту тему для древних Греческой культуры, и они оказали огромное влияние на все последующие лечения. Они представляют элементы теории красоты, которая так проста. и до некоторой степени убедительно, что трудно не думать, что если бы Платон не развил его, кто-то другой должен был бы.Таким образом, это хороший старт. точка для нашего исследования даже вне его исторического приоритета.

10

Платонические «Формы» или «Идеи»

Центральным понятием теории Платона и его философии в целом является что у «Формы» или «Идеи» (здесь заглавная буква, чтобы различать Платона от обычных). Это понятие — большой камень преткновения для современных читателей, поэтому я потрачу некоторое время на его ознакомление, прежде чем дать вам отрывки из произведений Платона.Любой, кто становится нетерпеливым, может прыгнуть в эти письма немедленно. Если вы это сделаете, я рекомендую вам вернуться на эти страницы. В противном случае вы, вероятно, не получите правильного представления об учении Платона.

Форму можно сказать (примерно) как свойство или качество в отличие от люди, у которых есть это. Соответствует абстрактному существительному красота например, в отличие от прилагательного beautifu l, соответствует к владению собственностью физического лица.Онтологически форма задумана как независимый реальный, абстрактный объект, «сущность», которая существует помимо каких бы то ни было конкретных примеров этого. Красота, справедливость, мужество, равенство, квадратность, зелень, человечность и т. д. по этой теории существуют сами по себе, независимо от того, есть ли какие-либо конкретные детали, красивы, справедливы, смелы и т. д. и даже вне зависимости от того, когда-либо думал о таких вещах.

Приведенные выше термины собственности и объекта должны быть приняты в широком смысле: свойство охватывает всевозможные абстрактные вещи, свойства, качества, отношения, типы и т. д. Аналогично объект во фразе аннотация объект охватывает все, что может быть «объектом мысли». Для различных классов абстрактных объектов существует множество терминов помимо четырех только что использовано: атрибутов , характеристик , видов , видов , разновидностей , разновидностей и др.Стандартный философский термин для них всего универсалов .

Для некоторых абстрактных объектов у нас есть общеупотребительное абстрактное существительное, например бедность , зависть , патриотизм , равенство , три . Остальные обозначены общей фразой: равнобедренный треугольник , плата за грех . Но многие требуют более сложной фразы, например, — первый сын Тиранический отец .В идиоматической речи такие ругательства вплетены в наш дискурс так гладко, что мы не замечаем, что они относятся к абстракциям, например, «Не весело быть сыном тиранического отца». Так что, это в философском дискурсе принято изобретать конструкции -го или -го , например, tablehood или treeness, , чтобы привлечь внимание к этой ссылке. Для онтологической ясности мы должны научиться смело высказываться в абстрактном стиле.

Абстрактность и существование

Как уже говорилось, Платон рассматривает эти нечастые особенности как абстрактные, что есть, как то, что является общим для всех различных экземпляров, а не как то, что индивидуализирует их. Человечество Формы включает в себя только то, что разделяют все отдельные люди. Кроме того, Формам вообще не нужно приводить примеры, чтобы существовать или быть. Там является формой (или идеей) любого мыслимого идеала, который далеко за пределами реализации. может быть.Вера Платона в это основывалась на размышлениях об истине. Его очень поразил тот факт, что математические и этические утверждения полностью независимо от ограничений пространственного и временного существования ( то, что обычно называют реальностью или реальным существованием ). Есть никаких физических объектов, которые точно воспроизводят геометрическую фигуру или физическое величина равна пи и нет обществ, которые полностью просто конституция.Но, бесспорно, есть истины о геометрической, математической и этические идеалы. Но как они могли быть правдой, если они чего-то не правы? Должно быть что-то, в чем они верны. Это означает, что должны быть реальностью, о которой они говорят правду. Следовательно, в соответствии с истиной, положительные, абстрактные утверждения, должны быть реальные абстрактные вещи.

Как только этот принцип усвоен, становится очевидным, что он применим также к делу форм, которые не являются нереализуемыми идеалами, например, Формы физического элементы.Ибо, конечно, есть полные экземпляры железа, натрия и кислорода. в пространстве и времени. И разве это не общие свойства элементов, о которых есть абстрактные предложения, истинность которых не зависит от их актуальности случаев, как и в случае неосуществимых идеалов, таких как идеальный или вакуум величиной пи ? Таким образом, кажется, есть веские основания полагать, что то, что соответствует каждому абстрактному термину, есть Форма, которая существует в и само по себе, «абстрактно»; и это то, что есть то, что делает утверждения об этом правда или ложь.

11

Создание экземпляра или пример

Принято, возникает вопрос о связи между Формой и ее экземпляры или примеры. Согласно Платону, форма существует не только отдельно, но «участвует» в своих экземплярах в той степени, в которой эти экземпляры соответствовать его спецификациям. Мы говорим о человеке как об имеющем или обладающем цвет, форма или черта характера. Связь здесь любопытна, так как там нет способа объяснить это более основательно, чем просто использовать глагол как в предикативе режим: X зеленый, квадратный; Х добрый, смелый.Все попытки объяснить отношение создания или демонстрации через понятия владения, участия или имитация (последнее — чисто платоническое предположение, с которым мы вскоре познакомимся) оказываются просто метафорическими перефразировками простого сказуемого.

Еще одно последнее замечание по поводу создания экземпляров. Отношения могут держаться на всех уровнях. общность. Под этим я подразумеваю, что практически все формы могут быть иллюстрируется не только частностями, но и другими формами.Рассмотрим тип дерева, скажем, клена (типа), что, конечно же, иллюстрируется многими отдельными деревья. Но он принадлежит (иллюстрирует) более общие типы, например, строительный материал, тип ресурса, и в том числе возобновляемый строительный материал, более узкий ресурсный тип, в отличие, например, от асфальтобетонные изделия и др. И это (клен тип дерева, то есть) имеет подтипы, такие как сахарный клен. Аналогично равнобедренный треугольник олицетворяет евклидову фигуру, которая олицетворяет геометрическую фигуру, и так далее.

Особенности бетона

Двигаясь к конкретному, мы находим в крайнем случае примеры которые настолько не общие или частные, что вообще не являются типами. В Клен в моем дворе сам по себе не сорт, а только из вида. Это то, что есть называется конкретным частным. Его отличительной чертой является его конкретизация. в пространстве и / или времени; он индивидуализирован своим местом в мире, а не просто по типам, к которым он принадлежит, свойствам или качествам, которые он имеет и т. д.- или, в терминах Платона, формы, которые он инстанциирует.

Нет более фундаментального онтологического деления, чем деление между конкретными частностями. и универсалии (Формы). Абстрактность Форм как раз и заключается в их отсутствии индивидуация местом в мире, положением в пространстве и времени. Сами они не принадлежат этому миру. Они сами по себе вневременные и безместные (время от времени существуют только их конкретные экземпляры). Они в сильнейших смысл «вечный».Все это следует из характера истин о их. Никакие утверждения о вещах во времени или пространстве не могут повлиять на истинность утверждений. о внутреннем характере форм. Рассмотрим математические утверждения. Их истина полностью не зависит от каких-либо эмпирических данных (эмпирический здесь означает на основе сенсорного наблюдения, как в естествознании). Математика основана на интеллектуальная интуиция и дедуктивная демонстрация. Чтобы установить истину любое математическое утверждение мы строим формальные доказательства.Мы не занимаемся экспериментальное наблюдение.

Математика дает нам идеальный вход в теорию форм, потому что там наши знания прочны и обширны. Платон с уверенностью ожидал, что физическая и биологические науки также могут развиваться подобным же образом, с самоочевидными аксиомами и выводимыми теоремами, составляющими их ядро, даже хотя наблюдение было бы необходимо для применения теории к конкретным случаи.Он также считал, что подлинное нравственное знание может быть достигнуто, если общественное Условиями можно управлять так, чтобы лучше обучать философов (и влиятельных лиц). Такой моральный знание дало бы сущность справедливости, храбрости, великодушия и прочего добродетели. Это не касалось бы эмпирических вопросов, имеющих отношение к действительной поведение людей.

12

Точно так же Платон, кажется, полагал, что сущность красоты в принципе можно понять и сформулировать в теории.Опять же теория будет иметь дело исключительно с Формой, идеалом, а не с практическими вопросами как создавать красивые вещи, что было бы скорее техническим, чем теоретическим иметь значение.

Полные и совершенные экземпляры идеалов

Необходимо сделать последнее замечание по поводу часто появлявшегося понятия идеала. в предыдущих пояснениях. Как уже упоминалось, Платон пришел к своей теории Форм частично из-за размышлений о несбыточных идеалах, то есть свойствах настолько совершенны, что у них нет полных конкретных примеров (свойство быть прямая линия, например).Это один из идеалов. И идеальный (высший, непревзойденная) красота, красота высшей степени, вполне может быть одним из эти несбыточные идеалы. Но есть множество идеалов, которые не могут быть нереализуемыми, например, наивысший балл в боулинге. Размышления о таких скромных идеалах должны заставят нас понять, что даже в случае более высоких ценностей, таких как красота, в которой совершенство (возможно) недостижимо, мы можем многозначительно говорить о полных примерах, вещи, которые действительно прекрасны, а не просто «приближения», стремитесь быть красивой, но не добивайтесь этого.Чтобы быть действительно красивой вещь не обязательно должна быть идеально красивой (вспомните наш шестой трюизм). Это только нужно чтобы преодолеть нижний порог, где бы он ни упал. Мы называем недвижимость идеал, потому что

(a) его максимальная степень лучше, чем его пороговая степень, и
(b) его порог достаточно высок.

Суть, возможно, более четко выражена в терминах полноправного членства, поскольку против выдающегося положения в классе. Можно полностью квалифицироваться как профессионал (врач, юрист, сантехник), даже если он не занимает высшую позицию в своей профессии.С другой стороны, можно полностью не пройти квалификацию и быть парапрофессиональным. (парамедицинский, параюридический, помощник сантехника или ученик) аналогично вещи, которые кажутся похожими, но не совсем красивыми (то, что люди склонны скажем, хорошие, довольно хорошие, неплохие, хорошо, но не красивые).

Платон никогда полностью не разбирается в этих деталях. В общем, он говорит о красоте и другие Ценностные Формы, как если бы они были наивысшими степенями их соответствующих ценностей.Это неудобно, поскольку противоречит почти повсеместной практике вызова актуальные вещи красивые (справедливые, смелые и т. д.), отвечающие более низким стандартам. Ограниченность Платона в этом вопросе, по-видимому, проистекает из незаконной ассоциации практической неосуществимости с онтологической трансцендентностью. То есть он кажется думать, что если бы существовали совершенные экземпляры, онтологическая независимость Форм от их экземпляров будет под угрозой. Но на самом деле это две разные идеи.Формы, будучи абстракциями, онтологически независимы даже от совершенного конкретного экземпляры. Их независимость основана на правде о них. это правда, даже если у них нет идеальных примеров. Это состояние, будучи гипотетический, может быть так же легко удовлетворен там, где есть идеальные примеры как там, где их нет.

Вот случай, когда мы должны отклониться от текстов Платона в интересах очищая свою теорию от провальных заблуждений и ошибок.В нашем реконструированном Платонизм, следовательно, Формы онтологически трансцендентны, даже если они имеют идеальные экземпляры. В случае идеалов, таких как красота (мудрость, справедливость, добро, и т. д.) мы будем различать общую форму красоты, которая реализуема. (то есть, который имеет полный, даже если нет идеальных конкретных экземпляров), и его нереализуемый суб-Форма Совершенной (Высшей, Непревзойденной) Красоты. Поскольку никаких конкретных подробностей в высшей степени прекрасны, Высшая Красота не будет иметь конкретных деталей, поскольку полные экземпляры.Самая красивая конкретная деталь будет лишь «приближением». к этой форме.

13

Возникает следующий любопытный вопрос: почему нельзя конкретизировать быть идеальными экземплярами Формы Красивого Конкретного? Или, точнее, допуская, что конкретные детали — скажем, бронзовые статуи — могут иметь врожденные ограничения красоты, почему не могла очень красивая бронзовая статуя идеально иллюстрируют форму красивой бронзовой статуи? — и аналогично для безграничное количество других красот-форм такого рода? Подробнее об этом в разделе 8 части 2 ниже.Этот сделаю для введения. Позже мы вернемся к этим основным идеям и углубим наше отношение к ним.

Философское руководство по красоте

Мнение: что мы имеем в виду, когда говорим что-то или кто-то красив?

Красота, пожалуй, самый распространенный термин, которым мы пользуемся для описания того, чем мы восхищаемся и ценим как стоящие. Традиционно термин «красота» использовался для обозначения того, что мы считаем хорошим искусством. Когда мы говорим что-то красивое, мы говорим что-то более сильное, чем «Мне это нравится.»Скорее, мы можем сказать, что это хорошо, и, следовательно, любому здравомыслящему человеку это тоже должно понравиться. Таким образом, термин красота может использоваться не только как учет личных предпочтений; его можно использовать как термин теории и, возможно даже срок полиса.

На практике мы называем многие вещи красивыми; искусство, человек, идея, природный объект, действие и т. д. С этим термином существует любопытный (даже подозрительный) философский консенсус, который не так уж далек от здравого смысла. А именно, эта красота хороша, доставляет удовольствие, вызывает любовь и восхищение и, следовательно, является мощной вещью, требующей личного опыта.

Конечно, существуют разные культуры ассоциаций с идеей красоты. Немецкий термин schön означает внимание и восприятие и связан с английским словом «показывать». Слово буквально пришло к нам от латинского belle через французское biauté , где оно обычно относилось к внешнему виду женщин и, напротив, рассматривалось как неподходящий, ироничный и даже оскорбительный термин для описания мужчин. Греческий термин, наиболее близкий к красоте, — каллос .Помимо самого физического смысла латинской традиции, греческий указывает на более глубокую коннотацию добра и идеального качества.

Там, где платоновская традиция подталкивает красоту к сфере идеальной мысли за пределами восприятия, Аристотель подчеркивал подход, который рассматривает ее как часть реального мира.

В ранней философии красота рассматривалась как абстрактная форма. Например, Платон подчеркивал априорное (независимое от опыта) измерение идеи красоты.В этой традиции мы воспринимаем физическую красоту как обыденную. Идеал красоты — это то, чему мы научимся со временем, и это то, что потенциально можно сформулировать.

В «Симпозиуме » Платона «» Сократ передает описание жрицы Диотимы того, как можно продвинуть признание чужого каллос (красота) до оценки красоты в ее идеальной и божественной форме. «Лестница любви» Диотимы — это метафорическое представление восхождения по идеальной иерархии, которую может совершить любовник, от чисто физического влечения к прекрасному телу до мудрости, которая приходит от знания неизменной Формы Красоты.Эта идеальная форма описывается как «вечная красота, которая не приходит и не уходит, не расцветает и не увядает». Здесь мы, возможно, можем думать о красоте как о чем-то более близком к вечному счастью, чем преходящая радость.

Трудно недооценить влияние этого очерка любви как педагогического перехода от земной красоты к вечной и этической красоте. Мы можем увидеть его окончательное воплощение в оде Джона Китса 1819 года «На греческой урне», когда он пишет: «Красота есть истина, истина — красота, — это все, что вы знаете на земле, и все, что вам нужно знать.«Мы также, без сомнения, можем увидеть наследие этой традиции как в количественных подходах к красоте, используемых сегодня, так и в неизменном акценте на красоте как на знании чего-то за пределами физического мира.

Витрувианский человек Леонардо да Винчи на выставке в Венеции Galleria dell’Academia. Фото: Gabriel Bouys / AFP / Gerry Images

Хотя идея красоты как вечной, неизменной, независимой от разума, нематериальной, идеальной и познаваемой только через интеллект может быть прослежена до Платона, общая концепция красоты, включающая порядок, гармонию и Пропорция восходит к параллельной греческой пифагорейской традиции и трудам Аристотеля (и его акценту на балансе, таком как золотая середина).Известное воплощение этого подхода можно увидеть в «Витрувианском человеке» Леонардо да Винчи (1487). Витрувий был архитектором, который подчеркивал баланс «триады» характеристик хорошей архитектуры — полезности, прочности и красоты.

Там, где платоновская традиция склонна выдвигать красоту в царство идеального мышления за пределами восприятия, Аристотель подчеркивал подход к красоте, который рассматривает ее как часть функционирования реального мира. Таким образом, мы видим, что философы почти единодушно были менее заинтересованы в доказательстве того, что определенные произведения искусства объективно красивы.Вместо этого их внимание было сосредоточено на более изощренном и сосредоточенном на самой природе красоты.

Намного позже, чем древние греки, в трудах таких философов, как Иммануил Кант и Г.В.Ф. Гегель, красота стала рассматриваться как удовольствие, являющееся результатом гармонии между субъективным вкусом и универсальностью восприятия. Вызов термина «красота» для философов стал попыткой не впасть в крайний релятивизм, где каждое суждение потенциально является суждением о красоте (думая, что «красота в глазах смотрящего»).Пример этой позиции предлагает Дэвид Юм, который в 1742 году писал, что «красота в вещах существует только в уме, созерцающем их». Хотя философы пытались прояснить природу суждения о красоте, многие по-прежнему скептически относятся к нашей способности судить красота без предвзятости.

Художник Дэмиен Херст перед «Объяснением смерти», больной акулой, подвешенной в двух отдельных контейнерах в растворе акрила и формальдегида. Фото: Даниэль Берегулак / Getty Images

Соответственно, философский акцент на красоте сместился в сторону политики, языка и психологии ее использования.Этот сдвиг фокуса можно частично объяснить развитием авангардных художественных движений, которые больше не отдавали предпочтение ни одной из классических идей красоты. Фактически, в современном искусстве можно регулярно прославлять уродство, банальность и упадок. Когда современное искусство можно охарактеризовать как что угодно, от набора кирпичей до акулы в формальдегиде и вездесущей груды мусора, становится ясно, что классическое представление о красоте вытесняется работой, которая включает ошибки, заигрывает с китчем и упивается гротеск.Хотя он размышлял о насилии, вызванном Пасхальным восстанием, У. Б. Йейтс «все изменилось, полностью изменилось: рождается ужасная красота» воплощает современный подход к красоте в его постоянной критике этой концепции.

Пожалуй, наиболее заметным из противников философского преувеличения красоты был Фридрих Ницше, чья философия с пренебрежением реагирует на столпы западной философии. «Для философа сказать:« хорошее и прекрасное — одно »- это позор; если он продолжит добавлять« также и истина », его следует избить.Правда безобразна «.

Это сокращенная версия выступления в галерее Хью Лейн по случаю Всемирного дня философии 2018 года.

Пять лучших философских книг о красоте

На этой странице представлены книги, подходящие для любого стиля обучения: от вводных статей для начинающих до классических философских книг о красоте. Важно отметить, что не существует единственной лучшей книги по философии красоты. Лучшая книга для вас будет во многом зависеть от вашего предпочтительного стиля обучения и количества времени / энергии, которые вы готовы потратить на чтение.Например, если вам трудно понять классические философские труды, вы можете начать с короткого, удобного для новичков введения. Если вы предпочитаете больше глубины, вы можете выбрать более подробное вступление или выбрать одну из классических статей.

Также стоит отметить, что это не список личных рекомендаций. Рекомендации по личным книгам, как правило, очень субъективны, своеобразны и ненадежны. Этот список является частью коллекции из более чем 100 списков литературы по философии, которые призваны обеспечить центральный ресурс для рекомендаций книг по философии.Эти списки были созданы путем поиска в сотнях программ университетских курсов, библиографиях интернет-энциклопедий и рекомендациях сообщества. Ссылки на учебные планы и другие источники, использованные для создания этого списка, находятся в конце сообщения. Переход по этим ссылкам поможет вам быстро найти более широкий спектр вариантов, если перечисленные книги не подходят для того, что вы ищете.

Вот лучшие книги по философии красоты в произвольном порядке.

Красота: очень краткое введение — Роджер Скратон

Категория: Краткое введение | Объем: 208 страниц | Опубликовано: 2011

Описание издателя: Красота может быть утешающей, тревожной, священной, мирской; это может быть волнующим, привлекательным, воодушевляющим, пугающим.Это может повлиять на нас самым разнообразным образом. Однако на это никогда не смотрят равнодушно. В этом Very Short Introduction известный философ Роджер Скратон исследует концепцию красоты, спрашивая, что делает объект — в искусстве, в природе или в человеческой форме — красивым, и исследуя, как мы можем сравнивать различные суждения о красоте, когда повсюду вокруг нас очевидно, что наши вкусы так сильно различаются. Можно ли правильно судить о красоте? Правильно ли сказать, что в классическом храме больше красоты, чем в бетонном офисном блоке, больше в Рембрандте, чем в банке Энди Уорхола Кэмпбелла? Это откровенное и заставляющее задуматься, а также доступное и интеллектуально строгое, это введение в философию красоты делает выводы, которые некоторые могут найти спорными, но, как показывает Скратон, помогают нам найти больший смысл в прекрасных объектах, которые наполняют наши жизни.

Посмотреть на Amazon

---

Философия искусства и красоты: Избранные чтения по эстетике от Платона до Хайдеггера — Альберт Хофштадтер и Ричард Кунс

Категория: Антология | Длина: 728 страниц | Опубликовано: 1976 (2e)

Описание издателя: Эта антология примечательна не только самими подборками, среди которых эссе Шеллинга и Хайдеггера были переведены специально для этого тома, но и общим введением редакции и вступительными эссе к каждому выбору, которые этот том является неоценимым подспорьем в изучении мощных, повторяющихся идей, касающихся искусства, красоты, критического метода и природы репрезентации.Поскольку этот сборник проясняет, каким образом философия искусства соотносится с общефилософскими позициями и является их частью, она станет важным справочником для студентов, изучающих философию, историю искусства и литературную критику.

Посмотреть на Amazon

---

Исследование оригинала наших представлений о красоте и добродетели — Фрэнсис Хатчесон

Категория: Классика | Длина: 275 страниц | Первоначально опубликовано: 1725

Описание издателя: Первая книга Фрэнсиса Хатчесона, Исследование первоисточника наших представлений о красоте и добродетели , была опубликована в 1725 году, когда ее автору был всего тридцать один год, и за свою жизнь выдержала четыре издания.Этот основополагающий текст шотландского Просвещения теперь впервые доступен в виде вариорума, основанного на издании 1726 года.

Исследование было написано как критический ответ на работу Бернарда Мандевилля и как защита идей Энтони Эшли Купера, лорда Шефтсбери. Он состоит из двух трактатов, исследующих наши эстетические и моральные способности.

Посмотреть на Amazon

---

Философское исследование происхождения наших идей возвышенного и прекрасного — Эдмунд Берк

Категория: Классика | Длина: 209 страниц | Первоначально опубликовано: 1757

Описание издателя: В 1757 году 27-летний Эдмунд Берк утверждал, что наши эстетические реакции воспринимаются как чистое эмоциональное возбуждение, не связанное с интеллектуальными соображениями.Поступив так, он опрокинул платоновскую традицию эстетики, которая преобладала с античности до восемнадцатого века, и заменил метафизику психологией и даже физиологией в качестве основы для предмета. Теория красоты Берка охватывает женские формы, природу, искусство и поэзию, и он анализирует наше восхищение возвышенными эффектами, которые волнуют и волнуют нас. Его революция в методе продолжает иметь отражение в эстетических теориях сегодняшнего дня, а его революция в чувственности проложила путь литературным и художественным движениям от готического романа до романтизма, живописи двадцатого века и за его пределами.…

Посмотреть на Amazon

---

Критика суждения — Иммануил Кант

Категория: Классика | Длина: 448 страницы | Опубликовано: 1790

Описание издателя: В Критике суждения Кант предлагает глубокий анализ нашего опыта прекрасного и возвышенного. Он обсуждает объективность вкуса, эстетическую незаинтересованность, связь искусства и природы, роль воображения, гения и оригинальности, пределы репрезентации и связь между моралью и эстетикой.Он также исследует обоснованность наших суждений о степени, в которой природа имеет цель, по отношению к высшим интересам разума и просвещения.

Работа оказала глубокое влияние на художников, писателей и философов классического и романтического периода, включая Гегеля, Шеллинга, Шопенгауэра и Ницше. Кроме того, она остается знаковой работой в таких областях, как феноменология, герменевтика, Франкфуртская школа, аналитическая эстетика и современная критическая теория.Сегодня он остается важным философским произведением и обязательным чтением для всех, кто интересуется эстетикой.

Посмотреть на Amazon

---

Для создания этого списка использовались следующие источники:

Университетский курс Syllabi:

Библиографии:

Другие рекомендации:

Дополнительные ресурсы

Вас также могут заинтересовать следующие списки для чтения:

---

The Daily Idea стремится максимально упростить изучение философии за счет объединения лучших ресурсов по философии со всего Интернета.

Следите за обновлениями The Daily Idea на Facebook и Twitter.

---

История западной философии в 500 основных цитатах — Леннокс Джонсон

Категория: Справочники | Длина: 145 страниц | Опубликовано: 2019

Описание издателя: История западной философии в 500 основных цитатах — это собрание величайших мыслей величайших мыслителей истории. A History of Western Philosophy in 500 Essential Quotations , включающий классические цитаты Аристотеля, Эпикура, Давида Юма, Фридриха Ницше, Бертрана Рассела, Мишеля Фуко и многих других, идеально подходит для тех, кто хочет быстро понять фундаментальные идеи, которые сформировали современный мир.

Посмотреть на Amazon

эстетики | Определение, подходы, развитие, значение, примеры и факты

Эстетика шире, чем философия искусства, составляющая одну из его ветвей. Он касается не только природы и ценности искусства, но и тех реакций на природные объекты, которые находят выражение в языке прекрасного и уродливого. Однако с самого начала возникает проблема, поскольку такие термины, как красивый и уродливый , кажутся слишком расплывчатыми в своем применении и слишком субъективными по своему значению, чтобы успешно разделить мир на те вещи, которые работают, и те, которые не работают, проиллюстрируйте их.Практически все может показаться красивым кем-то или с некоторой точки зрения, и разные люди применяют это слово к совершенно разным объектам по причинам, которые часто кажутся мало или совсем не похожими друг на друга. Возможно, существует какое-то единственное основополагающее убеждение, которое мотивирует все их суждения. Однако также может быть, что термин красивый не имеет смысла, кроме как выражение отношения, которое, в свою очередь, разными людьми привязывается к совершенно разным положениям дел.

Получите подписку Britannica Premium и получите доступ к эксклюзивному контенту. Подпишись сейчас

Более того, несмотря на акцент, сделанный философами на терминах красивый и уродливый , далеко не очевидно, что они являются наиболее важными или наиболее полезными при обсуждении и критике искусства или при описании искусства. то, что нам нравится в природе. Чтобы передать то, что важно в стихотворении, мы можем описать его как ироничное, трогательное, выразительное, уравновешенное и гармоничное.Точно так же, характеризуя любимый участок сельской местности, мы можем предпочесть описать его как мирный, мягкий, атмосферный, суровый и вызывающий воспоминания, а не как красивый. Самое меньшее, что следует сказать, это то, что beautiful принадлежит к классу терминов, из которых он был выбран как для удобства, так и для любого смысла, заключающегося в том, что он отражает то, что является отличительным от класса.

В то же время, похоже, не существует четкого способа разграничения рассматриваемого класса — по крайней мере, до теории.Поэтому эстетика должна раскинуть свою сеть шире, чем изучение красоты или других эстетических концепций, если она хочет открыть принципы, посредством которых она должна быть определена. Таким образом, мы сразу же возвращаемся к досадному вопросу, касающемуся нашего предмета: что должен изучать философ, чтобы понять такие идеи, как красота и вкус?

Три подхода к эстетике

В ответ на этот вопрос были предложены три широких подхода, каждый из которых интуитивно обоснован:

1.Изучение эстетических концепций или, точнее, анализ «языка критики», в котором выделяются конкретные суждения, отображается их логика и обоснованность. В своем знаменитом трактате О возвышенном и прекрасном (1757) Эдмунд Берк попытался провести различие между двумя эстетическими концепциями и, изучая качества, которые они обозначают, проанализировать отдельные человеческие отношения, направленные на них. Различие Берка между возвышенным и прекрасным оказало огромное влияние, поскольку оно отражало преобладающий стиль современной критики.В последнее время философы склонны концентрироваться на концепциях современной теории литературы, а именно на таких, как репрезентация, выражение, форма, стиль и сентиментальность. Исследование неизменно преследует двойную цель: показать, как (если вообще возможно) эти описания могут быть оправданы, и показать, что является отличительным в человеческом опыте, который выражается в них.

Эдмунд Бёрк

Эдмунд Бёрк, фрагмент картины маслом из мастерской сэра Джошуа Рейнольдса, 1771 г .; в Национальной портретной галерее в Лондоне.

Любезно предоставлено Национальной портретной галереей, Лондон

2. Философское исследование определенных состояний ума — реакции, отношения, эмоции, — которые считаются вовлеченными в эстетический опыт. Так, в основополагающем труде современной эстетики Kritik der Urteilskraft (1790; The Critique of Judgment ) Иммануил Кант обнаружил отличительные черты эстетики в способности «суждения», посредством чего мы занимаем определенную позицию в отношении объекты, отделяя их от наших научных интересов и наших практических интересов.Таким образом, ключ к эстетической сфере лежит в определенном «бескорыстном» отношении, которое мы можем принять по отношению к любому объекту и которое может быть выражено различными способами.

Иммануил Кант

Иммануил Кант, печать опубликована в Лондоне, 1812 г.

Photos.com/Getty Images

В последнее время философы, не доверяющие теории способностей Канта, пытались выразить понятие «эстетического отношения» и «эстетический опыт» другими способами, опираясь на достижения в философской психологии, которые во многом обязаны Георгу Вильгельму Фридриху Гегелю, феноменологам и Людвигу Витгенштейну (точнее, Витгенштейну из «Философских исследований » [1953]).При рассмотрении этих теорий (некоторые из которых обсуждаются ниже) необходимо иметь в виду важное различие: различие между философией разума и эмпирической психологией. Философия — это не наука, потому что она не исследует причины явлений. Это априорное или концептуальное исследование, основная задача которого — идентифицировать, а не объяснять. По сути, цель философа — дать как можно более широкое описание самих вещей, чтобы показать, как мы должны их понимать и как мы должны их ценить.Два наиболее известных современных философских метода — феноменология и концептуальный анализ — склонны рассматривать эту цель как отличную от цели науки и (по крайней мере частично) до нее. Ибо как мы можем начать объяснять то, что нам еще предстоит определить? Хотя проводились эмпирические исследования эстетического опыта (упражнения в психологии красоты), они не являются частью эстетики, рассматриваемой в этой статье. В самом деле, удивительную скудость их выводов можно разумно объяснить их попыткой предоставить теорию явлений, которые еще не получили должного определения.

Георг Вильгельм Фридрих Гегель

Георг Вильгельм Фридрих Гегель, гравюра Лазаря Готлиба Зихлинга.

Courtesy Universitätsbibliothek Leipzig, Portrait Collection 21/32

3. Философское исследование эстетического объекта. Этот подход отражает точку зрения, согласно которой проблемы эстетики существуют прежде всего потому, что мир содержит особый класс объектов, на которые мы избирательно реагируем и которые описываем в эстетических терминах. Обычный класс, выделяемый в качестве основных эстетических объектов, — это произведения искусства.Все остальные эстетические объекты (пейзажи, лица, objets Trouvés и т. П.) Обычно включаются в этот класс только потому, и в той степени, в которой они могут рассматриваться как искусство (по крайней мере, так утверждается).

Если мы примем такой подход, тогда исчезнет реальное различие между эстетикой и философией искусства; эстетические концепции и эстетический опыт заслуживают своих названий, поскольку являются, соответственно, концепциями, необходимыми для понимания произведений искусства, и опытом, вызванным столкновением с ними.Таким образом, Гегель, возможно, оказавший наибольшее влияние на философию современной эстетики, считал главной задачей эстетики изучение различных форм искусства и духовного содержания, присущего каждой из них. Большая часть современной эстетики была также сосредоточена на художественных проблемах, и можно сказать, что сейчас ортодоксально рассматривать эстетику исключительно через изучение искусства.

Третий подход к эстетике не требует такой концентрации на искусстве. Даже тот, кто считал искусство не более чем одним проявлением эстетической ценности — возможно, даже сравнительно незначительным проявлением — может полагать, что первая задача эстетики — изучить объекты эстетического опыта и найти в них истинные отличительные черты эстетическая сфера.Однако, если мы не ограничим область эстетических объектов, становится чрезвычайно трудно поддерживать, что у них есть что-то общее, кроме факта пробуждения аналогичного интереса. Это означает, что мы все-таки должны быть вынуждены принять второй подход к эстетике. И кажется, нет более правдоподобного способа ограничения области эстетических объектов, чем через концепцию искусства.

Три подхода могут привести к несовместимым результатам. Как вариант, они могут гармонировать.Опять же, мы сможем принять решение только в конце нашей философии. Первоначально следует предположить, что эти три подхода могут различаться существенно или просто акцентами, и, таким образом, каждый вопрос в эстетике имеет трехстороннюю форму.

Хорошее, истинное и прекрасное: воображение этико-политического будущего философии религии

Памела Сью Андерсон, Дуглас Хедли и Марк Винн вторят признанию Кадворта глубоких этических последствий философии религии и его настойчивости реальность истины и ценности.Их работа будет в центре внимания остальной части этой статьи, в которой по очереди исследуется их приверженность каждому из платоновских принципов Истины, Добра и Красоты. Хотя в их трудах очень разные фокусы — для Андерсона: гендер, угнетение и интерсубъективность; для Хедли: образ, воображение и жертва; для Винн: место, эмоции и сенсорный опыт — можно выделить общие темы согласия. Они настаивают на том, что было названо «открытием» философии религии, привнося новые вопросы в философское размышление о религии (Carlisle et al., 2011, с. xvii). В дополнение к этому центральная роль Истины, Добра и Красоты в их подходах показывает, как этико-политический поворот открывает обширные возможности для обновления и сохранения актуальности философии религии.

Истина: сопротивление иллюзии и преодоление силы

Андерсон, Хедли и Винн продвигают подход, основанный на реальности истины, воспринимаемой разумом. Однако, как будет показано в этом разделе, они предлагают гораздо более широкое понимание разума, чем то, которое обычно продвигается аналитической философией религии, преследующей вместо воплощенных возможностей разума.Это приводит их к принятию эпистемического смирения: истина имеет решающее значение, но она постоянно ускользает от нас. В результате все три писателя продвигают концепцию истины, которая имеет много общего с платонической мыслью.

Поиск «форм» или «стандартов» во всем Платоновском корпусе связан с критикой традиционных религиозных значений (Corrigan, 2012, p. 20). Это центральная проблема Республики . Аллегория пещеры с изображением «реальности» вне пещеры независимо от того, что о ней думают заключенные, представлена ​​как часть дискуссии об организации полиса в ответ на предположение Трасимаха о справедливости. в интересах более сильного.Аллегория предполагает, что истина и ценность вместе неуязвимы для махинаций софистов. Это составляет основу утверждения Кадворта о неизменности истины: способность убеждать не может превратить ложь в истину, а неправду — в добро. Кевин Корриган объясняет, как поиск более высоких стандартов в республике г. вызывает критику традиционных мифов о проступках богов и о человеческой безнравственности, маскирующейся под мораль. Таким образом, «добро» в республике «» допускает «новую неопределенность» того, что в большей степени противопоставляется традиционным принятым представлениям о богах (Corrigan, 2012, p.23). Таким образом, философствование религии осуществляется как поиск истины, начинающийся с разоблачения иллюзий.

Эта интерпретация платонизма лежит в основе философии религии Хедли и Винн. Возникновение и падение души в мифе Федра о возничимом является решающим образом для Хедли и выражает платоническую убежденность в том, что существуют более и менее правдивые способы постижения реальности (Hedley, 2008, p. 162). Это ключевой миф пещерной аллегории Платона: реальный прогресс к идеалу возможен с усилием (Hedley, 2008, p.170). Та же аллегория занимает центральное место в книге Винна Renewing the Senses (2013), в которой он объединяет свои более ранние работы об эмоциях и месте с изображением пещеры Платона, чтобы утверждать, что « тени » или чувства являются проводниками просветления, наполненными проницательностью и мудростью. (Винн, 2013, с. 15). Поступая так, он пытается выступить против проективизма и представляет эпистемологические аргументы в пользу религиозной веры, которая стремится установить ее истинность. Внешность больше не обманчива, если она структурирована истинным представлением о природе вещей (Wynn, 2013, стр.82, 127). Это дает оптимистический взгляд на состояние человека, но также подчеркивает борьбу, необходимую для достижения «просветления» путем преодоления обмана. По сути, приверженность реальному — это единственное, что может пробудить решимость выйти за рамки простых образов и преодолеть невежество и обман.

Расширенная концепция разума — заметная характеристика концепции воображения Хедли. Путем преодоления напряженности, очевидной в представлении Платона о знании как рациональном по характеру и по существу доступном для обучения (продвигаемом Республикой ), но также как вне выражения и определения (содержащемся в трактовке мифов, например, в книге Phaedrus ). ), он включает инструменты рациональности в философию воображения (Hedley, 2008, p.14). Это позволяет ему развивать то, что он называет платоническим через медиа , между рационалистическим редукционизмом, который отвергает все, что не может быть проверено или логически проанализировано, и арациональным субъективизмом или антирациональным фидеизмом (Hedley, 2008, p. 22). Разум — это стержень его философии религии, но это разум, представленный как воображение или, как выразился Вордсворт, «разум в своем самом возвышенном настроении» (Hedley, 2008, p. 22). Хедли развивает представление о потенциале искусства или природы служить образом божественного посредством деятельности воображения.Образы — это символы высшей реальности и каналы различения: они участвуют в том, что символизируют. Как будет подробнее рассмотрено в разделе о добре ниже, это позволяет природе быть символом божественного (Hedley, 2016, p. 147). Таким образом, воображение позволяет агенту реагировать и полностью взаимодействовать с миром, чего не может добиться чисто когнитивная реакция (Hedley, 2016, p. 175).

Сам Хедли обращает внимание на то, как воображение сродни тому, что Винн называет « видением, наполненным мыслями » (Hedley, 2016, стр.178–179), и между ними можно отметить близкое сходство. Винн утверждает, что воплощенная природа знания означает, что оно не может быть основано на бестелесной абстрактной рациональности, но должно иметь несводимый «эмоциональный» компонент. Изменение эмоции может изменить внешний вид чувственного мира (Wynn, 2013, стр. 23). Применительно к знанию места это означает, что знание не может быть выражено чисто абстрактно лингвистическими терминами, потому что оно требует ссылки на эмоции (Wynn, 2009, стр. 28). Эмоциональные чувства могут быть реализованы в паттернах поля восприятия: они могут «распространяться» по миру, что означает, что чувство радости сопровождается переживанием радости в объектах, окружающих воспринимающего (Wynn, 2013, стр.36). Таким образом Винн объясняет, как чувства могут выходить за пределы человека в мир. Между эмоциями, чувствами и воплощением проводится связь, которая заставляет его предположить, что наша встреча с царством сенсорных форм является каналом наиболее ярких религиозных прозрений. Поэтому и Хедли, и Винн настаивают на том, что «тени» ощущений необходимы и не подчиняются царству «за его пределами». Воплощение — это не то, что нужно презирать или преодолевать. Вместо этого они предлагают эпистемологию, которая наполняет нашу встречу с миром духовными проблемами.

Опыт готической церкви (впервые предложенный Роджером Скратоном), использованный и Хедли, и Винном, помогает объяснить это. По словам Винн, восприятие церкви организовано в соответствии с концепцией небесного города, что позволяет зданию функционировать как образ небесного города (Wynn, 2013, стр. 47). Таким образом, ненаблюдаемое структурирует реальность, которую мы переживаем через органы чувств. По словам Хедли, готическая церковь служит изображением или иконой, не просто представляя божественное, но участвуя в нем.Более того, посредническая способность воображения в более широком смысле сродни готической церкви (Hedley, 2016, стр. 254–255). Идея Бога опосредована человеческим воображением так, как мы «представляем» другие умы или моральные факты, делая это воображение присутствием трансцендентного идеала в мире чувств. Таким образом, интеллектуальное и физическое, разум и чувство объединяются в том, что Винн называет «наполненным религиозными мыслями перцептивным гештальтом» (Wynn, 2013, p. 91) и тем, что Хедли описывает как созерцательную деятельность воображения.

При таком подходе вывод ведет нас от мира природы к божественному не больше, чем от готического здания к небесному городу. Вера в Бога не является ни чисто интеллектуальным упражнением, ни данностью человеческого осознания (Hedley, 2016, p. 259). Это разрушает дихотомию между разумом и чувством и является прямым следствием платонической модели Хедли и Винн. Винн права в том, что «Республика » Платона предлагает нам пересмотреть взаимосвязь между феноменологией нашего восприятия чувственного мира и нашим духовным развитием.Как указывает Хедли, это принцип Плотини, согласно которому чувство и интеллект принадлежат к континууму, чувство, выраженное современником Кудворта-платоником Джоном Смитом: «Когда разум однажды поднимается могучей силой Божественного Духа на беседу с Богом, он становится превратилось в смысл »(Hedley, 2016, с. 19, 254). Поэтому Хедли и Винн многое делают, чтобы показать, как сильное объяснение разума не должно избегать эмоций или чувств, но может поддерживать их как проводники к истине.

Следует проявлять осторожность в отношении присвоения платонизма.Янцен считает Платона в значительной степени ответственным за некрофилические тенденции западной философии, которые она описывает как основанные на дуализме между материей и духом, телом и разумом (Jantzen, 1999, стр. 137–139, 2004, особенно глава 10). Кроме того, Харриет Харрис отмечает, что многие философы-феминистки с осторожностью относятся к идеалам поиска истины, потому что претензии на истину часто бывают репрессивными (Харрис, 2001, с. 40). Платонизм, однако, содержит семена радикализма, который может включать озабоченность по поводу расы, пола и других несправедливостей.Корриган объясняет, как для Платона «Законы » надлежащее служение «богам» означает «ниспровергнуть наши предрассудки, ниспровергнуть наши представления о положении, власти и морали» и призвать всех людей к тому, что действительно важно: а не к внешним признакам. ранга, но открытость реальности, которая насыщает и поддерживает всю природу (Корриган, 2012, с. 20). Это составляет основу принципа Плотини, согласно которому Добро и Прекрасное не принадлежат исключительно никому и что диалектическое движение к бытию никогда не завершается (Корриган, 2005, с.129; Плотин, 1966, III.8.11, стр. 23–24).

Дух платонизма, истолкованный таким образом, имеет много общего с философией религии Памелы Сью Андерсон. Ее приоритет истины не вдохновлен Платонами, но находится в гармонии с Платоническим отказом от этического релятивизма и признанием потенциала релятивизма для злоупотребления властью. Она дистанцируется от постструктурализма и «различного феминизма» Иригарея, утверждая, что исторические понятия эпистемологии, реализма и рациональности не являются по своей сути мужскими или врагами женщин в философии, но остаются необходимыми для переосмысления гендера в философии религии »(Anderson, 2012, стр.135, 183, 197). Проводя различие между стремлением к , сделавшим бесконечным, и стремлением к бесконечности , она иллюстрирует, как философия религии может сохранять твердое представление об истине, оставаясь при этом чувствительной к потенциалу угнетения. По ее словам, стремление стать бесконечным — это желание быть всезнающим, всемогущим и всеблагым, и именно это так часто мотивирует англо-американскую философию религии, когда она предполагает, что инструменты рациональности могут получить доступ к виду из ниоткуда (Андерсон, 2001, стр.13). С другой стороны, стремление к бесконечности — вот что движет поиском истины, добра и справедливости (Anderson, 2001, p. 4). Истина, с этой точки зрения, действует как точка бесконечности, к которой стремятся, но всегда за пределами досягаемости и невозможности охватить. Именно это стремление движет философскими усилиями, и оно носит этический характер. Философия религии, которая практикует стремление к истине, не будет опираться на оправдание веры, но, как указывает Андерсон, станет нравственным и духовным предприятием.Истина по своей сути этична: «чтобы создать сообщество, мы должны уметь знать правду, говорить открыто и честно. Говорение правды должно быть духовной практикой для многих из нас, потому что мы живем и работаем в условиях, когда ложь вознаграждается, а ложь является нормой »(hooks, 1999, стр. 120–121).

Есть заметная разница в том, как Андерсон применяет свой принцип поиска истины по сравнению с Хедли и Винн. Стремление к идеальной рациональности, по ее мнению, побуждает нас противостоять нашей ситуации и ограниченным знаниям, которые она нам дает (Андерсон, 2012, стр.127). Она призывает нас более внимательно относиться к тому, как наше социальное положение, пол и раса формируют наши философские концепции в эстетике, религии, метафизике, морали и политике (Anderson, 2012, p. 169), и на это Хедли и Винн не обращают особого внимания. . В отличие от Андерсона, ни один из них не занимается главным образом исследованием религиозных верований и практик с точки зрения расы или пола. Однако в силу своего платонического оттенка подход Хедли и Винн остается открытым для включения призывов Андерсона.Стремление, о котором она говорит, описывает важную черту платонической рациональности: мы, люди, видим тени и не можем отказаться от своего эпистемического смирения. Таким образом, поиск истины — это борьба, потому что мы вынуждены тщательно исследовать наш опыт, рациональность или убеждения, оставаясь чувствительными к их контекстуальным влияниям. Таким образом, несмотря на их различия, есть возможности для гармонизации их подходов.

Дальнейшая гармония между подходом Андерсона и духом платонизма проявляется в том, что поиск истины не может быть осуществлен в одиночку.Для платоника философия — это не «средство проникновения в небеса на основе наших собственных желаемых размышлений», а практическая, созерцательная форма ascēsis , которая должна осуществляться как пожизненное стремление к божественной мудрости двумя или больше партнеров (Корриган, 2012, с. 23). Платон писал диалоги в форме рассказов ( мифов ) и посредством диалектической практики превращал философию в то, что Корриган называет «формой жизненного опыта сообщества», открывающей новое промежуточное пространство как для мышления, так и для практики, которое ставит под сомнение знакомые категории и представления о божественности (Corrigan, 2012, стр.23). Подлинный диалог предполагает открытость и риск: ни одна из сторон точно не знает, куда это их приведет. Практика философии как диалектики никогда не находится во власти тех, кто ею занимается, но требует какой-то открытой ориентации на Благо, которая сама по себе всегда остается за пределами бытия (Corrigan, 2012, p. 26). Это представляет собой радикальную модель философии религии, полностью соответствующую широким целям Андерсона. Корриган утверждает, что диалектика может открыть пространство, которое вытесняет любое привилегированное положение.Именно «незнакомец» — женщина или мужчина — становится основным собеседником в диалогах Symposium и более поздних и берет на себя «иерофантическую роль соединения всего сообщества с божественным» (Corrigan and Harrington, 2013, p. 266)

Для Андерсон важно не просто воплощение, а борьба за то, что она называет феминистской точкой зрения. Это достигается «женщинами и мужчинами, которые подвергались эксплуатации, угнетению или доминированию, либо от их имени» (Anderson, 2001, p.7), и сделать это в одиночку невозможно. Философия религии вместе с исследуемыми ею религиозными верованиями должна быть переконфигурирована путем чтения текстов и изображений женщин не с точки зрения мужского нейтралитета, а с точки зрения тех, кто был «отвержен» и подвергался притеснению. Для этого решающее значение имеет воображение. Принимая перечитывание Арендт книги Канта sensus communis и ее идею свободной игры воображения, Андерсон предлагает продуктивную форму мимесиса (Anderson, 2001, p.13). Вместо того, чтобы переносить себя на точку зрения другого, мы должны представить себе возможные промежуточные позиции, которые дают лучшее понимание себя и другого. Именно через воображение возможности мы можем достичь менее предвзятой эпистемической точки зрения. Таким образом, поиск истины и практика воображения — это коллективное предприятие Андерсона.

Этот призыв к нам мыслить жизнями других людей, чтобы достичь большей истины (Андерсон, 2001, стр. 7), таким образом, совместим с платонической диалектикой, интерпретируемой в духе Корригана.Корриган утверждает, что Платон представляет модель радикального разрушения традиционных религиозных представлений в беспрецедентном масштабе, чтобы позволить сиять новому свету и создать новые способы мышления (Corrigan, 2012, p. 23). Если такая диалектика правильно учитывает опасения Андерсона по поводу расы и пола и если диалог с маргинализованным другим является приоритетом, тогда платоновская модель диалектики, использующая образное мышление, может внести большой вклад в далеко идущие этико-политические философские переосмысления концепция религиозной мысли.

Хотя, следовательно, феминистские интересы Андерсон отсутствуют в работах Хедли и Винн, в силу их платонизма их подходы не исключают этого. Хедли допускает трансформацию в своем описании воображения и — вместе с Винн — в своем описании того, как концепции формируют восприятие (Hedley, 2016, p. 252). Таким образом, все три автора показывают, что воображение имеет решающее значение для критики того, как мы думаем и стремимся узнать. Это важное открытие, демонстрирующее, что наш образ мышления даже более фундаментален, чем наши религиозные идеи.Это потому, что наши убеждения, включая представления о Боге, нельзя отделить от нашего образа мыслей. Наши эмоции, например, определяют, какие вопросы мы считаем важными и какие ответы мы будем искать (Wynn, 2009, стр. 28). Андерсон указывает, что стремление к истине по своей природе является эмоциональным состоянием: оно неотделимо от нашего воплощенного существа и неотделимо от него. Вместо очень абстрактного понимания рациональности она настаивает на том, что эмоции и воплощенный опыт важны для процесса получения знаний (Anderson, 2012, p.111, 2001, стр. 8–9). Подобно Хедли и Винн, она настаивает на том, что воплощенное знание более правдиво. Все три мыслителя показывают, как философия религии должна включать критическое осмысление наших концептуальных схем, включая способ, мы рассуждаем.

Это обсуждение истины показало, что приверженность истине является важным аспектом этико-политической философии религии. Как говорит Белл Хукс, поиск истины — единственное, что может противостоять пристрастию к лжи и отрицанию, которое поощряют культуры доминирования (hooks, 1994, стр.28). Этот принцип лежит в основе аргумента Харриет Харрис о том, что только истина может подчинить себе власть. Если истина и знание созданы, становится трудно утверждать, что репрессивные методы неправильны и что невозможно привлечь к суду наши сообщества, говоря правду властям (Харрис, 2004, стр. 82). Для интерпретации платонизма Хедли и Винн, а также для Крюков и Андерсона становится возможной повышенная способность отворачиваться от софистики и смотреть в лицо реальности. Все четыре мыслителя отвергают фидеизм и полностью отказываются избегать разума как канала к истине.Они могут сказать, что наша способность к познанию не безнадежно ограничена и не зависит от контекста. В то же время они избегают научной модели рациональности и метода умозаключений, которых придерживаются многие представители англо-американской традиции. Вместо этого они предлагают значительно расширенную концепцию разума, которая ставит под сомнение любое четкое различие между разумом и нашим воплощенным чувственным опытом. Вместо того, чтобы способствовать отстранению от тела, они считают воплощенный опыт необходимым для поиска истины.Без этой убежденности в реальности истины современная философия религии не имеет возможности бросить серьезный вызов преобладающему коллективному культурному потреблению дезинформации и лжи. Следовательно, любая этическая философия религии должна заниматься поиском истины.

Доброта: трансформация и переосмысление

Для Андерсона, Хедли и Винн воображение — это средство, с помощью которого мы видим мир, и оно позволяет нам более или менее правдиво познавать реальность.В ходе обсуждения будет подчеркнуто, как все трое считают религиозное знание неизбежно этичным и полагающимся на моральные усилия знающего. Для каждого мыслителя восприятие истины связано с моральной позицией воспринимающего, что означает, что для ясного видения требуется моральное преобразование. Таким образом, истина относится к добру. Как покажет дальнейшее обсуждение, эта трансформация основана на отказе от дихотомии материального и духовного. Такое отвержение, вопреки тому, что часто предполагается, согласуется с платонической мыслью и указывает нам на альтернативные способы видения реальности как наполненной ценностями.Результатом является модель философии религии, которая может переосмыслить наши отношения с другими людьми и с миром природы.

Этическая трансформация является результатом использования воображения в практике эпистемологии точки зрения Андерсона. Позиционный подход ведет к радикальному изменению осознания, поскольку мы преодолеваем пристрастие в нашем мышлении и все больше осознаем гендер и иерархию ценностей, которая скрывается в философских текстах (Anderson, 2001, p.7). Андерсон объясняет, что изменение, вызванное измененным осознанием, по сути своей не является изменением пропозициональной веры, а скорее преобразованием человеческих отношений и отношений между человеческим и божественным (Anderson, 2001, p. 10). Стимулируя эту перестановку мыслей, религиозное знание становится этической практикой.

Открытость тому, как религиозное знание приводит к трансформации, также очевидна в «аффективно-практической-когнитивной целостности» Винн (Wynn, 2009, стр.9). Бросая вызов как реформатской, так и эвиденциалистской философии религии, в которой Бога познают просто взглянув, он обращает внимание на то, как можно получить знание благодаря нашей моральной, эстетической и иной ответной реакции на места, в которых мы живем: это « может быть основаны на целеустремленной оценке материального мира »(Wynn, 2009, стр. 7–8, 13). Эта аффективно-практическая-когнитивная целостность создает связь между верой и действием за счет акцента на последствиях того, как мы воплощены для наших убеждений.Используя идею габитуса Пьера Бурдье, Винн показывает, что восприятие не является нейтральным: некоторые из них эмоционально структурированы и внутренне направляют действия (Wynn, 2009, с. 39). Таким образом, знание основывается на нашей воплощенной оценке мира, что делает наше понимание мира этичным по своей сути (Wynn, 2009, p. 126). Таким образом, просветление — это не просто движение вверх или внутрь, но также движение «вовне» в сферу чувств (Wynn, 2013, с. 41). Взаимосвязь, которую Винн утверждает между воплощенным знанием и этическими действиями, перекликается с призывом Андерсона к нам более внимательно относиться к тому, как наше социальное положение формирует наши философские концепции, и демонстрирует, как пересмотренные концепции могут, в свою очередь, преобразовать наши социальные отношения.Наши когнитивные убеждения имеют одновременно и аффективный, и практический смысл. Таким образом, Винн усиливает довод Андерсона о том, что любая жизнеспособная философия религии должна иметь возможность обращать внимание на то, как убеждения этичны в их практическом применении.

Такое же понимание признает и Хедли. Он объединяет рассказ Винна о духовном пробуждении с платонической моделью трансформации, в которой духовное развитие и просветление вызывают взаимную трансформацию внешнего вида чувственного мира (Hedley, 2016, p.254). Таким образом, то, что известно, трансформируется этической трансформацией знающего. Для Хедли образцы, символы или образы, с которыми мы встречаемся в мире, подобны темному зеркалу или стеклу, отражающему образцы вечных архетипов в божественном разуме. Это не универсалии в rebus , а образы ( eikones ) или архетипы (Hedley, 2016, p. 131). Опираясь на Шеллинга, он предполагает, что мифы и символы раскрывают трансцендентность и составляют человеческое общество (Hedley, 2016, p. 200).Таким образом, можно сказать, что миф играет ту же роль, что и идея Винн о месте, в том смысле, что он опосредует наше чувственное восприятие физической реальности и через воображение формирует то, как мы сталкиваемся с этой реальностью. Это привлекает внимание к тому факту, что наша оценочная позиция определяет то, как мы видим мир. Провидец, который, говоря платоническим языком, видит добро за пределами пещеры, увидит зеркальное отражение своего собственного просветленного состояния: то есть мир, наполненный ценностями (Wynn, 2013, с. 26).

Плотинистское описание созерцания подчеркивает важность трансформации. Это более явно выражено в мысли Хедли, но также присутствует и у Винн. В этой модели мифы, символы и образы помогают созерцанию, но они также являются теургическими в том смысле, что помогают переделать душу (Clark, 2009, p. 30). Вот как следует понимать требование Платона о том, что философия стремится стать божественным. Это пробуждение и переориентация, предполагаемая с точки зрения осознания вселенной как понятной и моральной по своей сути.Это требует личной трансформации (Кларк, 2009, стр. 32). Подобно практике мимесиса Андерсона, платоническое объяснение внимания к переживанию реальности требует, чтобы знающий занялся самокритикой. Платон настаивает, что для достижения большего бытия или более полного бытия недостаточно, чтобы душа надувалась, как лягушка. Вместо этого он должен быть преобразован путем переживания реальности вне себя, чтобы он «не« становился единственным критерием того, что реально »(Корриган, 2005, стр. 128). Этический характер этой трансформации неизбежен.Как говорит Хедли, цитируя платоника семнадцатого века Генри Мора: «, если ты имеешь, ты видишь это, как говорит Плотин, » (Hedley, 2016, p. 115; More, 1660, p. 407).

Критически важным для отстаивания этической природы созерцательного знания является крах дихотомии между материальным и духовным. Плотин не постулировал их как две отдельные области, а как два взгляда на одну и ту же реальность. Мы можем, например, взглянуть на мир «сверху вниз» и увидеть его в редукционистских терминах как несвязанные атомы.Взгляд вниз означает отношение к вещам как к бессмысленным коллекциям вещей, лишенных внутренней ценности и красоты (Clark, 2009, стр. 36). В качестве альтернативы мы можем трансформировать себя и переориентировать наше видение, чтобы понять реальность моральных ценностей. Плотинизм настаивает на том, что мир можно представить себе иначе, чем объясняется утверждение Хедли о том, что люди являются земноводными. Плотинистское «видение» подделывает связь между видимым и невидимым не через умозаключение или аргумент от следствия к причине, а через феноменологическое понимание (Corrigan, 2012, p.33; Хедли, 2016, стр. 259). Этические последствия этого очевидны. Например, мир природы можно рассматривать с экономической утилитарной точки зрения как ресурс или рассматривать как наполненный ценностями и образом божественного.

Это составляет серьезный вызов любому предположению, что полезность — то, что Андерсон мог бы назвать «самообладанием» (Андерсон, 2012, стр. 31), — должна быть целью науки или философии религии. Кроме того, это не должно определять наше взаимодействие с природой. Взгляд «снизу» — это позиция, которую занимает деятель науки, пытаясь получить контроль даже в своей моральной жизни посредством «разъединения» и «объективации» мира, включая свои эмоции, страхи и принуждения (Anderson, 2012, p.31). Когда философское знание принимает эту модель, оно помещает «я» изолированно в разочарованный мир. Винн также признает, что научная модель познания имеет глубокие этические последствия при сведении реальности к утилитарной ценности. В модели вывода мир, из которого мы делаем выводы, становится просто средством достижения цели религиозного знания, не имеющим собственной ценности. Опираясь на работы Эразима Кохака, Винн обращает внимание на два разных типа перцептивного гештальта: один, который типичен для научного способа взгляда (тот, который рассматривает вещи в мире в соответствии с их использованием), и другой, который позволяет нам акцентировать внимание на свойстве высшего порядка быть субъектом жизни, где второй гештальт включает в себя первый » (Wynn, 2013, p.131). Религиозные и этические обязательства влияют не только на нашу интерпретацию чувственного опыта, но и на сам внешний вид чувственного мира. Он повторяет беспокойство Андерсона по поводу объективации мира, когда он предполагает, что если разум начинается с материального мира, а затем через умозаключение переносится к нематериальному ненаблюдаемому Богу как источнику, то наше практическое взаимодействие с материальным миром означает ничего (Винн, 2009, с. 7). Это убедительно свидетельствует о том, что философия религии должна включать критический анализ религиозного мышления: особенно его мифов, нарративов и воображаемого.

Существенным для этико-политической философии религии является создание новых образов и историй, включая новые способы представления нечеловеческого мира. Андерсон, Хедли и Винн демонстрируют большую согласованность в том, как они применяют воображение для преобразования наших отношений с миром природы. Для всех них природа имеет непреходящую ценность, но она также является каналом преобразования человека. Следуя традициям Платона, чей Тимей изображает материальный мир, наполненный божественными ценностями, смоделированный по образцу этических архетипов, Хедли представляет материальный мир как теофанию: зеркало божественного.По его словам, это «светящийся набор изображений, отражающих (хотя часто загадочно) совершенное существо Божественного» (Hedley, 2016, p. 139). Сам физический мир — это символ божественного архетипа. Винн выражает то же видение в терминах преображения лица природы. Преобразование в человеке, «по мере приближения к состоянию просветления или по мере его духовного развития, приведет к взаимному преобразованию внешнего вида чувственного мира» (Wynn, 2013, с. 41). Просветление — это не просто движение вверх или внутрь, но и движение вовне, в сферу чувств.Это происходит не только в изолированной области опыта, но и во всем мире, в результате чего повседневные предметы и обычные люди приобретают новое измерение значения. Таким образом, Хедли и Винн показывают, как философия религии может способствовать сопротивлению картезианской программе контроля над природой в интересах человека. Признано, что природа имеет ценность сама по себе. Эксперименты ради людей заменяются созерцанием естественных вещей ради них самих.Метод количественной оценки заменяется осознанием того, что нам есть чему поучиться у природы. Следовательно, философия религии не может избежать экологии. Как указывает Хедли, «в видении созданного порядка есть экологическое измерение как изображения его источника» (Hedley, 2016, p. 225).

Это имеет значение для естественного богословия. Приведенные выше идеи соответствуют пересмотру Андерсоном естественного богословия, когда она предлагает естественному богослову задавать вопросы, среди прочего, о терминах и концепциях, которые мы применяем к природе, к другим, к себе и к божественному (Anderson, 2013, стр. п.355). Таким образом, использование воображения в борьбе за точку зрения «другого» необходимо для философии религии, чтобы играть свою роль в критическом размышлении о том, как мы живем и относимся к нечеловеческому космосу. Наше представление о природе необходимо преобразовать с помощью воображения, выкованного в борьбе за более правдивую точку зрения. В сочетании с этой целью воображение может также обнажить фантазию о предполагаемой свободной от ценностей науке, исключающей религиозные, метафизические, моральные и политические взгляды.Утверждения об исключении этих перспектив фактически допускают «скрытую эксплуатацию» корпоративными, частными или правительственными группами интересов, многие из которых фактически подкреплены теологическими и религиозными обязательствами (Corrigan, 2009, p. 251). Преобразование видения, вызванное творческим воображением, может, таким образом, помочь определить задачу философии религии как разоблачение иллюзий и создание альтернативных способов видения. Поступая таким образом, разум может помочь в этическом осмыслении мира (Anderson, 2012, p.111) и помогите нам узнать, как жить в нем хорошо.

Таким образом, будущее философии религии заключается в пробуждении воображения, чтобы переосмыслить наши отношения друг с другом и с миром природы в целом. Как указывает Эдди С. Глод, потеря воображения приводит к тому, что мы попадаем в ловушку и соучастие в том, что нам знакомо, потому что не можем представить себе какую-либо альтернативу (Glaude, 2016). Наука и накопление капитала — два наиболее распространенных образа мыслей современности.Они формируют наши вопросы, определяют наши приоритеты и видят, какие решения наших проблем считаются приемлемыми. Мы ищем механистические решения наших экологических проблем, потому что наше видение природы — это утилитарный механизм, а наши религиозные концепции пропитаны языком денег и долгов. Клейтон Крокетт прав, утверждая, что любая философия религии, которая прямо не принимает во внимание вездесущность и очевидное всемогущество глобального капитала, является философией устаревшей религиозности, если не некротическим богословием мертвого Бога (Crockett et al., 2014, с. 2).

В ответ на этот вызов воображение является ключом к прочному чувству хорошей жизни. Это вдохновляет нас «действовать ради того, что возможно, а не соглашаться на вещи такими, какие они есть, и помогает нам увидеть полноту человечности в тех, с кем мы живем» (Glaude, 2016). У него есть потенциал стимулировать радикальные изменения, представляя, что может быть поверх и против того, что есть. Поступая таким образом, он может предложить энергичный ответ на преобладающий нигилизм, который отрицает любую надежду на то, что мы можем понять мир, и на экстремизм, стремящийся заполнить эту пустоту (Anderson, 2012, p.118). Представления о Боге, природе и людях слишком часто структурировались сциентистским воображением в контексте превосходства белых, патриархата и метафизики долга, которая, в свою очередь, дает обратную связь, чтобы оправдать и укрепить структуры угнетения. Таким образом, философия религии должна стремиться помешать принятию религии теми, кто поддерживает расизм, женоненавистничество и разрушение окружающей среды путем пропаганды лжи. Настоятельно необходимо переосмыслить будущее.

Красота: катализатор этической трансформации

Таким образом, стремление к истине является одновременно и этическим, и политическим делом.Это дает нам эпистемологическое смирение, чтобы понять, как наши знания формируются нашим социальным контекстом, включая расу и пол, но также дает нам императив к изменению самих себя. Стремление к истине и добру является эмоциональным и страстным, потому что истина привлекательна, ей свойственна красота. Это означает, что преобразование лучше всего выражается в терминах эстетики: деятельность воображения — это, по сути, эстетическое созерцание. Такая модель привносит в философию религии форму деятельности, отсутствующую в моделях вывода.

Место эстетики Винн — это тело в его реакции на место. Знание места и пространства не выражается словами, а воплощается в эстетической реакции тела. Именно в нашем сенсорном опыте религиозные идеи представлены нам наиболее ярко (Wynn, 2013, стр. 15). Эстетика занимает центральное место в философии религии Винна именно потому, что чувственный опыт является ключом к просветлению. Феноменальный опыт имеет решающее значение для поиска мудрости. Он противопоставляет это более пассивному «взгляду», который характеризует реформатскую эпистемологию и индукцию эвиденциалистского подхода (Wynn, 2009, стр.7–8). Активная природа созерцания также явно выражена в платоническом описании воображения Хедли. Отходя от фокуса на предположениях, которые являются истинными или ложными, в сторону эстетического созерцания, Хедли апеллирует к плотиновской преемственности между физическим и осмысленным космосом и наслаждению красотой (Hedley, 2016, p. 20; Plotinus, 1966, I .6.2, 7–11). Душа находит радость в умопостигаемом и тянется к нему. Таким образом, видение имеет приоритет над дискурсивной рефлексией, а участие является одновременно активным и восприимчивым (Hedley, 2016, p.24). Если выйти за рамки фактов (научный взгляд смотрит «вниз»), то созерцание — это моральный и эстетический опыт (Hedley, 2016, p. 67). Образы, будь то предметы искусства или сам мир как икона, не просто репрезентативны, но участвуют в своем архетипе, и именно эстетический опыт через их созерцание пробуждает этику трансформации.

Следует признать, что платоновские идеи красоты были проблематичными для мыслителей-феминисток из-за связи между красотой и чувственной природой (Anderson, 2012, p.159). Считается, что образы физической красоты вызывают восхождение души: подъем, который чаще всего интерпретируется как бегство из физического мира в альтернативное «царство» за пределами или над материальной реальностью. Женщины, как правило, ассоциировались с сильно очерняемой материей, а мужчины — с превосходством бестелесного интеллекта. Существует серьезная опасность в любой философии религии, которая стремится освободиться от тела в своем стремлении к «бесконечному», воплощенному, как указывает Грейс Янцен, аналитическими аргументами в пользу двух взаимно поддерживающих полюсов бестелесного «я» и нематериального божественного (Jantzen, 1999). , стр.28–29). Однако то, что уже было сказано выше о приверженности Платона преемственности между физическим и умопостигаемым, ясно показывает, что это не является неизбежным следствием платонизма. Фактически, он может служить динамическим ресурсом, с помощью которого можно бросить вызов повсеместному дуализму между материей и духом, природой и человеком, потому что он не обязательно стремится к отказу от материи. Материя без разума — это фантом Плотин говорит нам: если Бога нет в природе, Бога нет в вас (Clark, 2000, стр.88; Плотин, 1966, III.6.7; II.9.16). Кроме того, платоническая эстетика может дополнить феминистское «переосмысление» красоты Андерсоном именно из-за ее акцента на активной и преобразующей природе созерцания.

Андерсон обращается к платонически обоснованному видению красоты Айрис Мердок как к способу разъяснения того, как пристальное внимание к реальности может инициировать трансформацию, необходимую для эпистемологии точки зрения. Эстетика Мердока основана на платоновском изречении, согласно которому красота является наиболее доступной из Форм и, следовательно, действует как катализатор моральных изменений.Хорошее искусство правдиво показывает нам реальность, поэтому наслаждение искусством тренирует любовь к добродетели (Мердок, 2001, с. 86). Для Мердока, забота о красоте, будь она воплощена в произведении искусства или парящей пустельге, переориентирует нас от эгоистичного фокуса внутрь себя на добро, которое воспринимается как неисчерпаемая реальность. Внимание к красоте жизненно важно для преодоления теней Платонической пещеры путем уничтожения ложных образов и фальшивых товаров. В конечном итоге это приводит к ясности видения, которое в философии Мердока «является результатом морального воображения и моральных усилий» (Мердок, 2001, стр.36, 41).

Андерсон предлагает такой подход к вниманию, и его приверженность идее истины позволяет учесть постмодернистские опасения по поводу наших расовых, гендерных и этнических предубеждений (Anderson, 2012, p. 164). Она рассматривает суждения о красоте как форму межсубъективного общения (Андерсон, 2012, с. 160). Таким образом, красота становится , передающим красоты (задуманной как справедливое видение) от одного к другому. Он направлен вовне, от человека, и неизбежно включает продвижение справедливого образа жизни вместе.Используя язык Мердока, она считает красоту и бескорыстное внимание двумя необходимыми характеристиками любого руководства по восприятию гендерной несправедливости, а также для переосмысления несправедливости в справедливость через любовь (Anderson, 2012, p. 173). Использование платонизма Мердока в сочетании с призывом крючков к нам « видеть » новым способом, одновременно материальным, моральным и метафизическим, позволяет эпистемологии точки зрения Андерсона придерживаться критической концепции реальности, требуя рассмотрения и попытки чтобы преодолеть ложные версии нейтралитета.Этическая концепция красоты, которую Андерсон желает продвигать, рассматривая красоту как правильное или справедливое видение вещей (Anderson, 2012, стр. 160), поэтому имеет прецедент в платонической связи между Добром, Истиной и Прекрасным. Именно эта связь лежит в основе описания Мердоком магнетического качества Добра и связывает эстетику с этикой (Мердок, 2001, с. 41). Таким образом, созерцание материальной реальности неизбежно становится нравственным.

Винн ближе всего подходит к эпистемологии точки зрения Андерсона и к ее этическим и политическим последствиям в своем стремлении преодолеть ложный эгоцентрический гештальт посредством эстетически задействованного «эпифанического» опыта.Он также обращается к Мердок, используя ее философию, чтобы проиллюстрировать, как ощутимое различие между субъектом и объектом разрушается посредством феноменального опыта: для Мердока это происходит через внимание к парящей пустельге, для Винн через фиксацию его внимания на случайно выбранной нити. трава в детстве (Винн, 2013, с. 157). Таким образом, концентрация на этих материальных вещах может переопределить самоощущение (Wynn, 2013, стр. 158). Чтобы испытать нечеловеческое животное или любой аспект более широкого космоса независимо от любого вопроса о его полезности, подразумевает « освобождение от любых забот, направленных на то, чтобы подчинить мир моей воле » (Wynn, 2013, p.132). Именно в этот момент мы теряем нашу эгоцентрическую перспективу. По сути, это процесс преобразования, описанный в предыдущем разделе выше. Более того, значение момента выходит за рамки его непосредственной продолжительности, потому что такой способ присутствия может обеспечить длительную трансформацию в нашем способе восприятия мира (Wynn, 2013, стр. 133). Эта эпистемология требует более глубокого внимания к реальности и требует изменения самоощущения.

Забота Винна об эмоциях вместе с его осознанием этической природы нашего гештальта дополняет мнение Андерсона о внимании и является важным шагом в борьбе за достижение точки зрения справедливости.Он не просто утверждает, что люди обладают способностью оценивать восприятие, но, скорее, мы можем организовать наши восприятия в соответствии с различными ценностями. Он указывает, что наши схемы ценностей входят в сам опыт, который мы имеем (Wynn, 2013, стр. 196). Он делает этический оттенок наших религиозных концепций и переживаний центральным элементом своей философии религии. В своем трактовке пространства он проявляет чуткость к политическим последствиям преодоления дуализма, подчеркивая, как смысл пространства и места воспринимается телом, а не «разумом».Организация пространства может служить одним интересам и угнетать другие. Таким образом, пространство и власть взаимосвязаны, а политические ценности являются частью определенного расположения пространства (Wynn, 2009, стр. 121). Здесь учитывается сила мифа. Пространство организовано с помощью историй или мифов, и мы можем думать о мире как о месте, смысл которого дан в историях о сотворении, примирении и искуплении. Более того, можно предположить, что эти истории фиксируют значение различных форм поведения (Wynn, 2009, с.79). Таким образом, истории и мифы формируют место в той же мере, в какой они формируют наше самоощущение. По словам Винн, христианское и / или платоническое мировоззрение, которое сосредоточено на нормативных представлениях, неотделимых от нашего феноменального опыта, переориентирует наше внимание на этические и другие проблемы, которые ставит сфера чувственного восприятия (Wynn, 2013). , стр.41).

Таким образом, эта эстетика знаменует собой политический поворот. В основе этого нового видения философии религии лежит существенная связь между красотой и справедливостью.Андерсон утверждает, что обретение мудрости не может произойти вне этических и социальных практик: чтобы искать мудрости, мы должны развивать склонности, которые проявляют любовь и внимание к другим (Андерсон, 2012, с. 202). Она формулирует радикальные значения неразделимого Платонического Добра, Истины и Прекрасного, когда указывает на крючки, что красота не может быть отделена от нашего материального существования, метафизического восприятия и, что, возможно, наиболее важно, от нашей политической страсти (Anderson, 2012, стр. п.165). Решающее значение для этой этико-политической философии религии имеет роль воображения в создании « нового видения », вызванного реконфигурацией старых мифов и повествований об отношениях полов, людях и их отношениях, а также о божественных существах, все из которых обладают способностью чтобы вызвать новую жизнь (Андерсон, 2012, стр.